За соседним столиком сидела компания немцев, Некрич принялся налаживать контакт, подсел к ним и стал объяснять, что едет «нах Дойчланд», показывая рукой в сторону сцены. Один из немцев, рыжеволосый, в очках, немного говорил по-русски.
– Я есть Ульрих, я есть из Мюнхен, специалист по реклам, – объяснил он, глядя на нас поверх очков.
Ульрих оказался одержим примерно той же манией, что и Гурий: достав из кармана толстый конверт, он стал вынимать из него и показывать нам свои фотографии московских вывесок, витрин и афиш.
– Это будет исчезать, – говорил он, тыкая пальцем в надписи большими буквами, как в книгах для дошкольников, «Молоко», «Продукты» и в простые, как в букваре, рисунки овоще-фруктов. – Это есть нигде! Особый стиль. Больше не будет никогда! Как Атлантида.
– Да что ты понимаешь в нашем стиле! – Некрич обнял Ульриха за плечи, почуяв, что нашел для себя подходящую публику. – Что ты вообще можешь в нас понять, немчура ты очкастая? Я родился здесь, я – русский! – Как и полагается при этих словах, Некрич ударил себя кулаком в грудь. – Я в этом городе полжизни прожил! Ты знаешь, что это значит – полжизни здесь прожить и не сдохнуть?! Нет, этого никому из вас не понять… как был для вас р-р-русский человек загадкой, так навсегда и останется!
Желая, очевидно, продемонстрировать масштаб своей загадочности, Некрич захотел подарить нам с Ульрихом по девушке из числа танцующих и стал пробиваться за сцену, чтобы договориться о цене. Но такая услуга правилами заведения не была предусмотрена,
Некрич стал скандалить, обещать совершенно нереальные суммы, нам было предложено удалиться, и, чтобы не получить по шее, я взял его под локоть и вытащил на улицу. Ульрих увязался за нами. Идя посреди пустой проезжей части и держась с Некричем за руки, они распевали на два голоса: «Ах, майн либер Августин, Августин, Августин…»
Потом мы попали в какое-то совсем уж странное место, бывшее, судя по всему, ночной пельменной, потому что на закуску к водке здесь не предлагалось ничего, кроме пельменей и синеватых яиц под майонезом. За пятью или шестью столиками в небольшом помещении стояли бессонные небритые старики, бомжи и нищие, прыщавые панки, несколько пожилых алкоголичек и одна красивая печальная блондинка с иссиня-черным, как грозовая туча, синяком в пол-лица. Едва войдя, Некрич заказал всем присутствующим по сто граммов и одному яйцу. Народ потянулся к нашему столику.
– Уезжаю я, ребята, – сообщил Некрич двум подошедшим первыми красноглазым старикам, – уезжаю навсегда! Не поминайте лихом!
