— Это не развязность, — возразил Филдинг. — Парень просто очень сильно нервничает, вот и все.
— Что же могло расстроить его чувствительные нервы?
— Не знаю, он вел себя вполне прилично, когда я их покинул.
— Но я ничего не говорил, — придав тону убедительность, произнес Ронни. — Я вообще с ним не разговаривал.
— Ничего страшного, забирайте своих дам. Как мне кажется, беда миновала.
— Филдинг, я прошу вас, не принимайте это близко к сердцу, у меня не было намерения задеть вас. Вы, наверное, не поедете с нами на поло? Знаете, мы все были бы в восторге, если бы вы поехали с нами.
— Боюсь, что не смогу, но все равно спасибо за приглашение. Извините и не примите за оскорбление. Я не хотел вас обидеть.
Ронни и обе дамы начали собираться. Все были взвинчены и расстроены. Раздражение витало в воздухе. Возможно ли такое на шотландских болотах или на итальянском горном пастбище? — думал потом Филдинг. В Индии не было запаса спокойствия, не было резервного пространства — спокойствия либо не было вообще, либо оно изливалось в избытке, поглощая все остальное, и профессор Годболи воплощал собой эту почти патологическую безмятежность. Азиз был отвратителен в своей претенциозности, миссис Мур и мисс Квестед вели себя глупо, а он и Хислоп, сохраняя декор вежливости, были просто ужасны в своей взаимной неприязни.
— До свидания, мистер Филдинг, большое вам спасибо… Какой у вас замечательный колледж!
— До свидания, миссис Мур.
— До свидания, мистер Филдинг, это был замечательный вечер…
— До свидания, мисс Квестед.
— До свидания, мистер Азиз.
— До свидания миссис Мур.
— До свидания, мистер Азиз.
— До свидания, мисс Квестед, — с этими словами он с чувством потряс ее руку, чтобы показать свое облегчение. — Надеюсь, вы не забудете о пещерах? Я мгновенно все устрою, как только вы вспомните.
— Спасибо, спасибо вам…
В Азиза вселился какой-то дьявол, и он напоследок воскликнул:
— Как жалко, что вы так скоро покинете Индию! Прошу вас, измените свое решение, оставайтесь.
— До свидания, профессор Годболи, — продолжила она, внезапно придя в необъяснимое волнение. — Очень жаль, что мы не слышали, как вы поете.
— Я могу сделать это сейчас, — ответил он и запел.
Слабый поначалу голос креп, звуки лились, сменяя друг друга. Иногда возникал странный ритм, иногда в мелодии вдруг появлялось что-то западное. Ухо, то и дело становившееся в тупик, вскоре потеряло всякое понимание этого песнопения, заблудившись в лабиринте шумов — они не были неприятны, не резали слух, но были абсолютно непонятны, как песня незнакомой птицы. Это пение понимали только слуги, которые, слушая, начали перешептываться друг с другом. Человек, собиравший водяной орех, как был, голый, вылез из бассейна и застыл в восхищении, приоткрыв от восторга рот и едва не вывалив алый язык. Звуки затихали так же неожиданно и случайно, как и возникали — диатонически перескакивая с одной линейки на другую.
