А Коля держал меня за руку, чтобы не отдать Петровичу на расправу… Я хорошо помню свои ощущения — отчаяния и беспомощности! Чувство вины ужасной. Я тогда не знала, что же мне делать. Теперь я понимаю, что Любимову было плохо, что ему надо было выговориться, что надо было на кого-то это переложить. А я просто попала под горячую руку. Но как я переживала!
А как тогда переживала Марина?! Каково ей было на самом деле? А тут еще проблемы с детьми. Ужас! Ужас! А здесь, в Союзе. Она же была среди чужих людей — и все на нее смотрят, всем надо ее «пощупать». Даже хорошему человеку — и тому хочется вложить персты. Тоже ужас!
А теперь, как я понимаю, Марина начинает остывать. Она, по словам Артура Макарова, согласна передать в Музей Володины письма к ней. Конечно, копии, но все равно. Это же просто кладезь! По этим письмам можно сверять даты, там же наверняка есть автографы песен, а факты — мы же столько узнаем!
А у нас здесь ситуация такая. Совершенно невозможно одновременно поговорить с Артуром Макаровым и с Севой Абдуловым. При одном нельзя упоминать другого. А мне, может быть, хочется поговорить и с тем и с другим. Нельзя одновременно разговаривать с Эдиком Володарским и с Семеном Владимировичем… Но они же помнят оба, — и это надо сохранить.
Вот эта завеса собственного «я»! — знаешь, как в дневниках Достоевского… Эпизод о смерти его первой жены… Он пишет, почему не может быть правды между живыми людьми. Потому что мешает собственное «я» — мешает восприятию, отношениям между людьми, мешает воспоминаниям… «Вот Маша лежит на столе. И если я увижусь с ней на том свете, то наши «я» между нами уже стоять не будут…». Вот такая мысль.
И пока что это наше «я» встает между нами — трусливое, лживое, привыкшее присочинять. И это вместо того, чтобы вспоминать то, что было на самом деле. А ведь кроме всего прочего, мы же забываем. Забываем!
Золотухин: Вот это самое главное. Беда-то еще и в том, что мы забываем.
Абрамова: Вот кто еще помнит эти потрясающие истории о том, как Театр на Таганке играл в Театре Сатиры. Это же каждый раз было приключение.
Золотухин: Люся, а я это вообще не помню. А что мы тогда играли?
Абрамова: Представь себе, там играли «Павших и живых». Предпремьерный спектакль для какой-то общественности, для кого-то еще.
Золотухин: Да, но не в Сатире, а в Моссовете.
Абрамова: В Моссовете! Я помню, что мы с тобой там разговаривали у витрины. Ты еще мылился туда поступить. Я перепутала, потому что двор-то один.
