— Это кто — Авила Парфен? — спросил Ворон.
— Мельник, — ответил Томила. — У них выше по реке мельница стоит. Авила Парфен на ней хозяйничает. Ничего, мужик способный.
Поп Иван, Серафима, Авила Парфен стали носить из поварни, уставлять на стол деревянную посуду, чашки, ложки, миски с солеными грибами, овсяным киселем, лотки с житным хлебом, бурачки берестяные с белой солью и всякий иной столовый обиход. Принесли корчагу с ягодным квасом на меду и — наконец — на железном листе — горячие, с пылу — две запеченные большие тушки заячьи, уже разрезанные на части. От ломтей зайчатины, обложенной травами, шел вкусный пар.
Все оживились. Серафима накладывала в миски куски мяса, грибы, овсяный кисель и оделяла каждого. Ковшом зачерпывала квас, наливала в чашки.
Поп Иван благословил пищу, начали есть, тихо при том беседуя.
— Хороши грибки соленые, — похвалил Степан. — Оно понятно, в лесу грибов пропасть. А соль откуда?
— Пять верст отсюда вверх, там, где река сквозь теснину пробивается, — сказал поп Иван, — есть ход в гору. Там соль каменная. Там ее ломаем, по реке на плоту свозим. Здесь размол делаем, потом в пищу кладем. Вот и грибы солим. Соль хороша, чиста.
— А куда река дальше уходит? — спросил Ворон.
— Дальше вниз, — отозвался Авила Парфен, — там горы поднимаются, сплошная стена. Ходу воде нет. Там река в провал уходит. Видно, глубоко идет, вокруг все время грохот стоит. Люди говорят, за горами, дальше, версты через четыре из-под земли, из скал, река опять на свет белый выбивается.
— Вот ты говоришь, отец Иван, без памяти жизни нет, — сказал Степан. — Это так. Так ведь для того, чтобы жизнь была, цвела, один счет дням и годам вести — мало.
— А что еще? — поп Иван отпил из чашки квасу, крякнул, — хорош!
— А кроме дней да годов, надо еще знать, что за люди жили-были, чем землю прославили, какие цари да князья правили, кто из них во что горазд был.
— А как же! На то писцы ученые есть, летописи ведут, все замечают. По кельям в монастырях старцы блаженные сидят, на пергамене буквы рисуют — и уставом, и полууставом, и скорописью. И то память наша о земле, ты верно сказал, — правдива и нетленна.
— Правдива ли? — усомнился Степан.
Поп Иван ухватил бороденку рукой, прищурил один глаз:
— Должна быть правдива.
— То-то — должна! — хмуро усмехнулся Степан. — А будет ли? Что еще там старцы по кельям про нынешнего царя Ивана напишут? Бог им судья. А мы вот, хотя пергамена белого и в глаза не видали, ни уставу, ни полууставу не учены, а про нашего царя-государя рассказать можем такое — старцам и не снилось.
