— Что боле человек голеет, то боле мудренеет.
— То-то и у тебя мудрость сквозь дырья просвечивает.
— Теперь дырьев, спаси Христос, уж нет. А были.
— А на Руси тех дырьев что дольше, то все больше, — сказал вдруг все время молчавший Степан. — Теперь мужику вовсе податься некуда. Выход ему заказан!
Иона вопросительно взглянул на Ворона. Тот кивнул:
— Запретил царь Иван выходить крестьянским мужикам от одного помещика к другому, искать лучшей доли.
— Это что ж? Значит, теперь Юрьева дня нет?
— Теперь Юрьева дня нет.
Иона вдруг прикрыл глаза, забормотал, раскачиваясь, будто в полусне:
— Река мелкая, плоты тяжелые, пристава немилостивые, палки большие, батоги суховатые, кнуты острые, пытки жестокие, люди голодные…
Серафима испуганно толкнула его:
— Ты что? Иона! Проснись!
Иона взглянул на Серафиму, сказал словно нехотя.
— Ничего. Это я свой путь вспоминаю. Как шел когда-то…
— И куда пришел?
— Туда, куда, чую, и вам хочется.
— А ты откуда знаешь, куда нам хочется?
Иона хитро посмотрел на Ворона:
— Без толку далеко забредать — себя не знать! Только вы мне вот что скажите — на добро идете, или так — чертям хвосты сучить?
— А где они здесь — черти?
— Где? — возопил вдруг в голос Иона. — Они — везде! Вы думаете — леса темные да заломные, места топкие и грязи, и болота большие, и дебри дикие, и лешие — так и нет никого? Кровососы — они проныры, они везде пройдут и все найдут. Переписчики царские Иван Яхонтов, дьяк, да подьячий, Третьяк Зотов, прошлым летом окрест бродили, едва до нас не дошли. Спаси, Христос, на последнем переходе чуть в болоте не потопли, отступились, аспиды, вернулись обратно. Ушли. А всех, кто попался под руку — всех переписали, всех пересчитали. И все плати, плати, плати — дьявол их забери!
Иона стал красен с лица, борода тряслась, руки дрожали — сбитень начал пить — чуть не пролил.
— А другие черти? — чуть потише, но с той же злобой, продолжал он. — А другим чертям имя — Строгановы купцы. Слыхали? Ну, конечно, — где ж не слыхать! На весь мир слава идет…
Тут Эмет вдруг громко засмеялся. Иона осекся, уставился на него. Другие тоже посмотрели на молодого ордынца с вопросом: отчего смех.
— Уж сколько сидим, — заговорил молчавший до тех пор Эмет, — а нас все пугают и пугают. А нас пугать не надо. Мы и так много видели, знаем. Куда идем — тоже знаем. Людей старших уважаем. Почтение к ним имеем, — поклонился Ионе. — Не знаем, однако, кто вы, откуда вышли, чего от нас хотите. Только сидите, нас пугаете. Оттого смешно стало.
