Ночью никто не спал. Бойцы слонялись по классам, тихо разговаривали, курили. Гитлеровцы несколько раз обстреливали школу из пулеметов, но на штурм не шли. Под утро из-за соседнего дома загремел металлический голос:
— Красноармейцы! Бейте коммунистов и комиссаров, сдавайтесь, переходите к нам. Вас ждут ваши жены и матери — армия фюрера вступает в Москву!
Закопченные, голодные, израненные бойцы слушали свистящую металлическую речь.
— Врешь! — скрипнул зубами Чуриков, цыгановатый, диковинно красивый боец. Он только что сменился с поста и собирался воспользоваться затишьем — часок-другой вздремнуть.
— Чудесно по-русски говорит… — покачал головой Родин. — Неужели изменника какого-нибудь заставили?
Чуриков молча сбросил шинель, подтянул пояс, сунул в карман тяжелые рубчатые кругляшки.
— Куда, хлопче? — недоверчиво посмотрел на него старшина. — Не вздумай чего-нибудь опять пошукать.
За Чуриковым числился некрасивый поступок — в одной деревне он раздобыл горшок сметаны и невинно заявил старшине, что сметану купил, а вскоре обнаружилась хозяйка горшка — седенькая старушка. Она не кричала, не ругалась, а только смотрела на бойца жалостливым материнским взглядом.
— И на что ж ты, сынок, замок попортил? Я бы тебе ту сметану и так отдала.
Красный от стыда Иванов дал старушке пятьдесят рублей, а когда она, бормоча благодарность, ушла, трясущийся Каневский, не говоря ни слова, плюнул Чурикову в лицо.
С тех пор дурная слава не выветривалась, хотя Чуриков вел себя исправно.
Услышав обидные слова старшины, он досадливо махнул рукой:
— Будет вам, товарищ старшина! Этого больше никогда не позволю!
Чуриков ушел, а Тютин недовольно сказал старшине:
— Не надо обижать парня, он исправился.
— Побачим.
Чуриков прошел на чердак. Здесь его встретил наблюдатель — незнакомый боец из третьего взвода.
— Смена, что ли?
— Какая смена? Командир на разведку послал.
— А я думал, смена, — разочарованно протянул боец, — хотел напарника будить.
— Так вы вдвоем? А где напарник?
Наблюдатель затянулся цигаркой, бледный огонек вырвал из мрака бесформенную груду тел.
— Так он что ж, рядом с мертвяками? — воскликнул пораженный Чуриков, усмотрев в отдельно лежащем человеке спокойно похрапывающего бойца. — Вот это герой!
Удивленно покачивая головой, Чуриков проверил гранаты, вставил запалы и кивнул наблюдателю:
— Прощевай, дядя! Смотри не трахни в меня, как в обрат полезу.
На крыше свистел холодный ветер, но разгоряченный боец не чувствовал холода, не чувствовал жгучего металла трубы, по которой осторожно спускался вниз. Сапоги Чуриков предусмотрительно оставил на чердаке.
