— Вот-вот. И пивца холодненького.
— Вы абсолютно правы! — В палату стремительно вошел молодой прилизанный лейтенант с подстриженными бачками, в щегольском обмундировании и в начищенных до блеска сапогах со шпорами. — Позвольте представиться: ваш сожитель, обитатель сей юдоли скорби и печали, Михаил Сорокин. Слабый пол предпочитает называть меня Мишелем. Не возражаю. Так о пиве говорите? Отменная вещь! Я сам обожаю витамин «Ц»…
— Не слыхали такого.
— Яй-це, масли-це, вин-це, пив-це… — Лейтенант Сорокин весело засмеялся, показывая великолепные зубы.
Молчаливый капитан сверкнул глазами, матрос улыбнулся, кавалерист вздохнул.
— Мишель!
Сорокин поспешно поднялся с койки, впился взглядом в смуглого бойца. Бинт скрывал лицо раненого, но, всмотревшись, лейтенант узнал Курганова.
— Андрюшка! Боже мой, поистине мир тесен! Дай тебя обниму, родной мой ильинец.
— Земляка встретил? — спросил матрос и, не дожидаясь ответа, рассудительно заметил: — Это бывает. Даже в теперешнее смутное время.
Андрей с интересом приглядывался к Мишелю. Перед самой войной Сорокины продали свой маленький домик и уехали из Ильинского в Гжель. С тех пор Андрей не встречал Мишеля.
Они отошли в угол и долго разговаривали. Мишель расспрашивал о знакомых ребятах. Узнав о том, что Вовка Панов эвакуировался, Сорокин с завистью цокнул языком:
— Ловкач!
Андрей говорил о других ребятах, Сорокин странно улыбался, думая о чем-то своем. Неожиданно он спросил:
— Слушай, а где Лара?
Вопрос поразил Андрея. Он знал, что Сорокин иронически относился к ребятам и девчатам из их компании, не принимал их всерьез — он был намного их старше.
— Не знаешь? — наморщил лоб Сорокин. — Жаль. Хорошая девчонка. Красивая, умная…
В полдень принесли газеты. Старенький подслеповатый майор, комиссар госпиталя, сугубо штатский человек, только что надевший военную форму, прочитал сводку.
Сорокин, лежа, небрежно пощипывал струны гитары.
«…После ожесточенных боев наши войска под напором превосходящих сил противника…» — медленно, монотонно читал майор, и в такт его старческому, хрипловатому голосу печально, как ветер в трубе, гудели струны.
Андрей быстро поправлялся. Веко зарубцевалось, с руки сняли швы.
Прогрессируешь, чучмек! — покровительственно говорил доктор. — Скоро будешь здоров.
Гомельский, частенько заглядывал в палату, подробно расспрашивал артиллериста о его ноге, Андрея — о руке, потом подходил к молчаливому капитану. Андрей заметил, что веселый, грубоватый врач всегда разговаривал с капитаном почтительно, никогда не называл его непонятным словом «чучмек», хотя это смешное слово доктор пристегивал ко всем, кого только знал, не считаясь ни с возрастом, ни со званием собеседника.
