Сильвестр резко распахнул дверь, широко шагнул через порог и остановился, жадно вдохнув обалденный, как он определил, аромат жарившегося мяса, выдержанного в лимонном соке и белом вине, оглядел повеселевшим взглядом сидевших в кресле и произнес торжественно:
— Снятое семейство и заблудший их сын! Хоть сейчас — в Библию.
— Цинизм хорош в меру и, запомни, не в обращении с ближними, — подняв предостерегающе руку, осадил Сильвестра Трофим Юрьевич. — К тому же ты повторяешься. Это не характеризует развитие твоего ума.
— Я, Трофим Юрьевич, нисколько не пошлю. Я вас всех троих люблю сыновней любовью…
— Вот что! Хватит! — резко оборвал Сильвестра Трофим Юрьевич, потом вновь вернув своему голосу обычную сдержанность и уверенность, предложил: — Замени отца. Доведи до ума шашлыки. Опахалом помаши, чтоб пожарче, чтоб корочкой мясо взялось.
Удивился Сильвестр такому повелению. Ни разу его еще не заставляли «доводить до ума» шашлыки. Он лишь созерцал, как хлопотал отец у жарких каминных углей и получал из рук матери или отца самый румяный шампур, иной раз даже забывая поблагодарить за это.
«Что-то козел старый настырничает. Воспитатель!»
Но перечить Сильвестр не решился. Подошел к камину.
Вроде бы все просто делали родители: специальную ватную рукавицу— на руку, и переворачивай шампуры, ухватив два или три. Увы, созерцание, это не действие. Жарища прет из камина, хочешь или нет, а отшатнется лицо. Пальцы в ватной пухлости тоже непослушны, совсем не хватучие, выскакивают шамлурины, не скучиваются в ловкий пучок.
«Ну, предки, дают! Сами сидят!»
Мать, видя, что непосильный для сына задан урок, вскочила, чтобы помочь, заменить, но Трофим Юрьевич властно попросил ее:
— Сиди, пожалуйста, Акулина Ерофеевна. Сиди.
«Ну, козел, выбрыкивает! Что стряслось?!» — возмущался Сильвестр, но понявший, что и отец тоже не поможет, подтянул лицо поближе и, больше не отворачиваясь от жара, начал упрямо цеплять неподдающиеся шампуры, постепенно осваивая нехитрую в общем-то технологию.
Перевернув шашлыки, взял ватной рукой флажок-опахало и принялся вращать им, стараясь делать это так же, как делал отец, — еще жарче дышит камин, обжигая лицо, но продолжает раздувать до белой накаленности угли, вдыхая успокаивающий аромат пригоревшего мяса, лимона и вина.
«Не подонок-белоручка, осилю!»
Еще раз перевернул шампуры, еще поддал жару, и когда жирные бараньи ломтики стали одинаково темно-коричневыми, выбрал самые лучшие и переложил на поднос.
