— Это жестоко — заставлять меня пить яд. Вы можете сказать, это безболезненно, но откуда вы знаете? Вы что, сами когда-нибудь пили яд? Я знаю много секретов, которые будут вам полезны. Я даже могу остановить наводнение, но для этого мне нужно время, время! Никому не нравится чувство страха, ведь так? Это ужасно — испытывать страх, ужасно, ужасно!
Верховный перебил его:
— Мы тебя не пугаем, Болтун!
— Тогда почему, стоит мне умолкнуть, как я слышу стук своих зубов?
Верховный протянул руку к Болтуну — тот отшатнулся.
— Успокойся, дорогой мой. Ничего с тобой не случится. Во всяком случае, не сейчас.
— Ничего?
— Ничего. Передохни. Расслабься. Вот циновка, ляг на нее, устройся удобней.
Болтун недоверчиво смотрел на него; но Верховный лишь с улыбкой кивал ему. Искоса поглядывая на них, Болтун опустился на колено. Оглянулся, вздрогнул при виде копий и медленно лег. Он свернулся на циновке, словно пародия на плод в утробе; но ни один плод не был столь напряжен и не дрожал, как этот. Ни один плод не оглядывался так испуганно.
Верховный посмотрел на вздувшуюся реку и вздрогнул, как Болтун перед этим от вида копий. Было заметно, что он старается взять себя в руки.
— Так, Болтун. Ничего не бойся. У нас уйма времени.
Он увидел немигающий глаз, смотрящий настороженно, как краб из-под камня.
— Закрой глаза. Расслабься.
Веки сомкнулись, быстро распахнулись и сомкнулись снова, оставив поблескивающую щелочку. Верховный вкрадчиво заговорил:
— Давай представим что-нибудь реальное.
Болтун дернулся и мелко задрожал.
— Смерть. Убийство. Жажда. Яма.
— Нет! Нет! Что-нибудь нежное, мягкое, уютное.
Блестящая полоска под веками задрожала, расширилась и исчезла. Зародыш на циновке пробормотал:
— Ветерок на щеках. Прохлада.
— Хорошо.
— Падают белые хлопья. Горы в белых одеждах…
— Опять ты за свое! Я сказал — реальное!
— Белые люди. Безупречные, белокожие женщины — слоновая кость и золото… все иной крови… и такие доступные… О, доброта чужеземной женщины у ее очага!
Верховный, нервы которого были напряжены до предела, сдавленно хихикнул и посмотрел с извиняющимся видом на Прекрасный Цветок. У той опять неровно вздымалась грудь.
— Слушай меня, Болтун. Теперь ты спокоен, и я хочу в последний раз воззвать к твоему великодушию. Ты дорог Богу. Он гневается оттого, что ты не идешь к нему. Прими дар вечной жизни — ради всех нас!
Болтун взвизгнул:
— Нет!
— Подожди. Мы понимаем, что ты болен и тебе ни до кого нет дела. Поэтому, чтобы ты помог нам, мы поможем тебе, если ты будешь великодушен, мы будем великодушны тоже. Ты получишь все, как Он.
