— Ионические?
— Во, во, Ионические.
— Какого корабля? Своих матросов я в лицо знал.
— А я не матросом был, я в десанте служил. Корфу брал с матросами. Там ядром и садануло меня в ногу.
Ушаков протянул ему руку. Кузнец хотел было ее поцеловать, но Ушаков, не позволив этого, привлек его к себе и крепко обнял.
— Спасибо, что не забыл о славном походе нашем!
— Да разве можно забыть сей подвиг? Сей подвиг навечно сохранится в памяти народной. Верно говорю? — обратился кузнец к окружавшей их толпе.
— Верно, батюшка! Истинный крест!.. — раздались голоса.
Кузнец повеселел.
— Это все наши, деревенские, — сказал он бывшему своему командующему, головой показывая на толпу. — Они вам все кланяются, потому как по рассказам моим все о вас знают. Да что они!.. Слава добрая по всей Руси о вас идет. Спасибо, отец наш Федор Федорович!
Толпа выжидательно смотрела на Ушакова: что же он сам скажет? Ушаков, однако, молчал. Когда его хвалили в глаза, он всегда терялся и не знал, что говорить в ответ. А сейчас он был просто растроган.
Выручил Федор. Слуга подошел к нему и громко, чтобы слышали все, сказал, что экипаж готов и можно ехать.
— Прощайте, друзья мои, — поклонился Ушаков толпе. — Да хранит вас Бог!
— Прощевайте, батюшка! Прощевайте!.. — послышалось со всех сторон. Мужики стояли с обнаженными головами, их лица лучились восторгом, крикни сейчас кузнец «ура» в честь знатнейшего гостя, и они тотчас подхватили бы, как солдаты. Но кузнец, казалось, лишился голоса, он только с выражением преданности смотрел на отставного адмирала, и серые, отцветшие глаза его наполнялись слезами.
Федор торопил. Он боялся, что его хозяин не выдержит наплыва чувств и тоже выкажет слезы, а доходить до этого ему было нельзя. Слезы могли только испортить такую хорошую встречу. Мужики видели в адмирале героя России, а героям доходить до слез не полагается. В этом Федор был твердо уверен.
Растроганный встречей, Ушаков уселся наконец в экипаж. Федор опустился на сиденье с ним рядом и приказал кучеру трогать. Тарантас тряско загромыхал по кочковатой дороге.
— Ну, слава Богу, слава Богу!.. — перекрестился Федор, а спустя некоторое время — уже за деревней, — совсем успокоившись, сказал покаянным голосом: — А кузнец-то, батюшка, денег за работу не взял.
Ушаков не ответил. Он не проронил ни слова до самой Москвы.
В Москве, остановившись на ночлег, Ушаков неожиданно спросил Федора:
— Где бумаги?
— Какие бумаги?
— Которые тебе уложить отдал.
