После этого они пошли к выходу.
Все, кто был во время мессы вместе с ними в церкви, опустились на колени, когда королевская семья проходила мимо; губы их беззвучно шевелились, но нетрудно было догадаться, чего они желали королю и его семейству.
У выхода из церкви стояли в ожидании десять или двенадцать всадников.
Роялистский эскорт становился огромным.
Однако было очевидно, что крестьяне с их грубыми желаниями, с их оружием, не таким смертоносным, может быть, как оружие горожан, но более устрашающим — у трети из них были ружья, у остальных вилы и пики, — могли в решительную минуту одержать верх.
Это не могло не тревожить Шарни; желая подбодрить короля, от которого ждали распоряжений, граф наклонился к нему и сказал:
— Смелее, государь!
Король решился.
Он выглянул в окошко кареты и, обратившись к окружавшим ее людям, проговорил:
— Господа! Вчера в Варение надо мною было совершено насилие: я приказал отвезти меня в Монмеди, а меня силой отправили в восставшую столицу; но вчера я находился в стане мятежников, сегодня же я оказался среди верноподданных и потому повторяю: в Монмеди, господа!
— В Монмеди! — крикнул Шарни.
— В Монмеди! — подхватили гвардейцы роты Вильруа.
— В Монмеди! — повторили вслед за ними солдаты национальной гвардии Шалона.
Все хором провозгласили: «Да здравствует король!»
Карета повернула за угол и поехала той же дорогой, по которой прибыла вчера.
Шарни не сводил глаз с деревенских жителей; в отсутствие Друэ и Бийо ими командовал гвардеец, накануне стоявший на часах у двери в королевскую спальню; он приказал своим людям молча следовать за каретой, а их мрачный вид свидетельствовал о том, что им это изменение маршрута не очень нравится.
Итак, крестьяне пропустили вперед всех солдат национальной гвардии и повалили вслед за ними, образуя арьергард.
В первых его рядах шли крестьяне, вооруженные пиками, вилами и косами.
За ними шагали примерно полтораста человек, имевших при себе ружья.
Этот маневр, исполненный с такой четкостью, словно то были солдаты регулярной армии, обеспокоил Шарни; однако он не мог воспротивиться ему и, сидя на своем месте, не имел возможности даже просто потребовать объяснений.
Впрочем, очень скоро все и так объяснилось.
По мере того как карета приближалась к городской заставе, сквозь шум колес, гул толпы и крики эскорта стал доноситься какой-то грохот.
Шарни вдруг побледнел и, опустив руку на колено сидевшего рядом с ним телохранителя, проговорил:
