— Отчего это?
— Оттого, что письмо доктора Жильбера может, по-моему, повредить не только ему самому, но и вам.
— Ладно, — сказал Бийо, — ты известная трусиха. Как бы там ни было, вот брошюра, вот и дело для тебя, Питу: по вечерам ты будешь читать ее нам.
— А днем?
— А днем будешь пасти овец и коров. Вот тебе брошюра.
И фермер достал из седельной кобуры одну из тех брошюрок в красной обложке, какие во множестве публиковались в то время с разрешения властей либо без оного.
В последнем случае, правда, автор рисковал отправиться на галеры.
— Прочти-ка мне название, Питу, чтобы я мог поговорить хотя бы о нем, пока не смогу поговорить о содержании. Остальное ты прочтешь мне позже.
Питу взглянул на первую страницу и прочел слова, с тех пор сделавшиеся от частого употребления весьма зыбкими и неопределенными, но в то время находившие искренний отклик во всех сердцах: «О независимости человека и свободе наций».
— Что ты на это скажешь, Питу? — спросил фермер.
— Скажу, господин Бийо, что мне сдается: независимость и свобода — это одно и то же; господин Фортье выгнал бы моего покровителя из класса за плеоназм.
— Плеоназм это или нет, но эту книгу написал настоящий человек, — сказал фермер.
— И все-таки, отец, — сказала Катрин, повинуясь безошибочному женскому чутью, — спрячьте ее, умоляю вас! Из-за нее с вами может стрястись беда. Я, например, дрожу при одном только ее виде.
— Отчего же это она повредит мне, если не повредила автору?
— А откуда вы знаете, что она ему не повредила? Письмо написано неделю назад и пришло только сегодня, хотя вообще почта из Гавра доходит к нам гораздо быстрее. А я тоже получила сегодня утром письмо.
— От кого это?
— От Себастьена Жильбера, который тоже вспомнил о нас; он многое поручил мне передать своему молочному брату Питу, а у меня это совсем вылетело из головы.
— И что же он пишет?
— А вот что: его отец уже три дня как должен был приехать в Париж, но так до сих пор там и не появился.
— Мадемуазель права; мне тоже не нравится это опоздание, — сказал Питу.
— Замолчи, заячья душа, и ступай читать трактат доктора, тогда ты станешь не только ученым, но еще и мужчиной! — воскликнул фермер.
Так разговаривали французы в ту пору, ибо стояли на пороге десятилетия, когда французская нация принялась подражать греческой и римской истории со всеми ее составляющими: самоотвержением, проскрипциями, победами и рабством.
Питу взял книжку с величайшим почтением, чем окончательно покорил сердце фермера.
