— Так что вы можете быть убитым, умереть насильственной смертью?
— Увы, да, могу.
— Каким же образом вы смогли избежать всяких случайностей в продолжение трех с половиной тысяч лет?
— Счастье, господин граф… Прошу вас немного проследить за моими объяснениями.
— Слежу.
— Да, да! Следим, — повторили все присутствующие.
И, высказывая признаки несомненного интереса, все облокотились на стол и приготовились слушать.
Голос Калиостро нарушил молчание.
— Какое первое условие для жизни? — спросил он, разводя легко и грациозно свои красивые белые руки с пальцами, унизанными перстнями, между которыми кольцо Клеопатры сияло, как Полярная звезда. — Здоровье, не правда ли?
— Конечно, — отвечали все в один голос.
— А условие для здоровья — это…
— …известный режим, — заметил граф де Хага.
— Вы правы, господин граф, определенный жизненный режим дает здоровье. Так почему бы этим каплям моего эликсира не быть самым лучшим режимом, какой возможен?
— Кто это знает?
— Вы, граф.
— Да, конечно, но…
— Но никакого другого… — начала г-жа Дюбарри.
— Об этом вопросе, сударыня, мы поговорим потом. Итак, я постоянно держался режима моих капель, и так как они представляют осуществление вечной мечты людей всех времен, так как они и есть именно то, что древние искали под именем воды юности, а современные люди — под именем эликсира жизни, то я и сохранял неизменной молодость, значит, здоровье и, следовательно, жизнь. Это ясно.
— Но ведь все изнашивается, граф, и самое прекрасное тело тоже.
— И тело Париса, как и тело Вулкана, — заметила графиня. — Вы, верно, знавали Париса, господин де Калиостро?
— Очень хорошо, сударыня: это был весьма красивый малый, но, в общем, он вовсе не заслуживал всего того, что о нем говорит Гомер и что о нем думают женщины. К тому же он был рыжий.
— Рыжий! Ах, какой ужас! — воскликнула графиня.
— К несчастью, — заметил Калиостро, — Елена была другого мнения, графиня. Но вернемся к нашему эликсиру.
— Да, да, — послышалось со всех сторон.
— Итак, вы полагаете, господин де Таверне, что все изнашивается? Пусть будет так. Но вам известно также, что в природе все возрождается, обновляется или восстанавливается, — называйте, как хотите. Знаменитый нож святого Губерта, видевший смену стольких своих лезвий и рукояток, может служить хорошим примером для только что сказанного мной, так как, невзирая ни на что, он все же оставался ножом святого Губерта. Вино, хранимое в погребах хайдельбергских монахов, остается все тем же, хотя в громадную бочку вливается каждый год новое — последнего сбора винограда. Благодаря этому-то вино хайдельбергских монахов прозрачно, имеет остроту и букет, между тем как вино, запечатанное Опимием и мною в глиняные амфоры, обратилось через сто лет, когда я хотел попробовать его, в густую грязь, которую еще можно было, пожалуй есть, но пить — совершенно невозможно.
