— Вы изволите говорить о господине де Ришелье, не так ли?
— Вот именно.
— О герцоге?
— Да не о кардинале же, черт побери! Так высоко я не метил. Кстати сказать, тому далеко до племянника: он не смог так же долго продержаться…
— Меня крайне удивляет, сударь, что, имея таких могущественных друзей, как герцог, вы покинули двор.
— О, это всего лишь временная отставка. Когда-нибудь я вернусь, — произнес старый барон, взглянув на дочь как-то по-особенному.
Бальзамо перехватил его взгляд.
— Скажите, а господин маршал помогает, по крайней мере, продвинуться по службе вашему сыну? — спросил он.
— Моему сыну? Да что вы, он терпеть его не может!
— Сына своего друга?
— Да, и он имеет на это основание.
— Как вы можете так говорить?
— Черт побери! Так ведь мой сын — философ. Ришелье его просто ненавидит.
— Ну и Филипп платит ему тем же, — произнесла Андре с полным хладнокровием. — Убирайте, Леге!
Девушка, поглощенная тем, что неусыпно следила за окном, не сводя с него глаз, бросилась исполнять приказание.
— Да-а, — вздохнул барон, — когда-то сиживали за столом до двух часов ночи. Правда, было чем поужинать, а когда не могли больше есть, продолжали пить! Но как тут будешь пить плохое вино, если еще и закусить нечем… Леге! Подайте графин с мараскином, если там еще что-нибудь осталось.
— Подайте, — приказала Андре служанке, которая, казалось, ждала знака хозяйки, прежде чем исполнить приказание барона.
Барон откинулся в кресле и, прикрыв глаза, меланхолично вздохнул.
— Вы мне начали рассказывать о маршале де Ришелье, — вновь заговорил Бальзамо.
— Да, верно, я вам о нем рассказывал, — отвечал Таверне и принялся напевать мелодию, такую же меланхоличную, как и его вздохи.
— Если он ненавидит вашего сына, имея лишь то основание, что ваш сын философ, — продолжал разговор Бальзамо, — он, должно быть, сохраняет дружеское расположение к вам, потому что вы далеки от философии?
— Я — философ? Разумеется, нет, слава Богу!
— У вас, я полагаю, предостаточно титулов. Вы были на королевской службе, не так ли?
— Я отслужил пятнадцать лет. Был адъютантом маршала, мы вместе прошли маонскую кампанию, наша дружба началась… хм… подождите-ка… во время осады Филипсбурга, то есть с тысяча семьсот сорок второго по сорок третий год.
— Ага, прекрасно! — отвечал Бальзамо. — Так вы участвовали в осаде Филипсбурга… Знаете, я тоже там был в то время.
Старик подскочил в кресле и посмотрел на Бальзамо широко раскрытыми от удивления глазами.
