– Задам тебе контрольный вопрос как будущему педагогу, преподавателю литературы. Как звали героя Гоголя из «Записок сумасшедшего»?
– Поприщев.
– Не Поприщев, а Поприщин. А как его имя и отчество.
– Разве в тексте это есть?
– Есть. Его зовут Аксентий Иванович.
– О-бал-деть!
– А как звали собачку, письма которой читал Поприщин?
Не помнила я имени собачки. А экзамен, устроенный Викентием, не прибавил к нему симпатии, скорее наоборот. Похоже, подумала я, он зануда почище матери.
– Куда же делась моя вязаная жилетка? – не унималась мама. – Ты точно её не надевала?
– Вот ещё… Я такое ретро не ношу. А Викентий разведённый или вдовец?
– Пятнадцать лет как разведён.
Я даже присвистнула.
– А дети есть?
– Сын. Женатый. И внук есть. Они в Севастополе живут, на родине бывшей жены Викентия, она вернулась туда после развода.
– Что же Викентий делал эти пятнадцать лет? Без жены? Интересный вопрос.
– Ничего интересного. Сына воспитывал. Сын в Нахимовском учился, окончил, в военно-морское училище отказался идти, поступил в корабелку, а потом к матери уехал.
Мы позавтракали, и мама опять искала свою жилетку, пока не обнаружила её в стенном шкафу.
– Выброси ты эту чучельно-огородную жилетку! Это же ужас!
Ноль внимания, поёт:
– Я другое дерево…
– Какое же, интересно, ты дерево?
– Такое. Не потому что я лучше других деревьев. Просто я не хочу, чтобы меня гнули и ломали, чтобы делали из меня мачту океанского корабля и даже скрипку! Я хочу тянуться ветвями в небо и быть сама собой.
– Прикольно, – говорю. – Даже философски как-то… И поэтично, ничего не скажешь.
Вот что делает любовь! Она уже песни сочиняет. Или это из её студенческого репертуара, когда они на картошку ездили и пели под гитару у костра?
Не могла дождаться, когда же мать отвалит, а она почему-то медлила, словно ей чертовски не хотелось покидать свой дом. Как тягостны последние часы, минуты перед отъездом, когда не ты уезжаешь. Еды у меня оставалось предостаточно, как и наставлений. Я не должна злоупотреблять материнским доверием, обязана вести нормальный образ жизни, не превращать дом в бардак и пр., потому что она положила на меня восемнадцать лет труда и все свои надежды. Наконец мы взяли рюкзачок, дорожную сумку, и я проводила мать до метро. На станции «Московская» её должен был принять в объятия законный супруг.
Возвращалась домой через парк. Иней посеребрил траву, а деревья стояли в сиреневой дымке. Вот она – свобода! Ждёшь её, ждёшь, мечтаешь о ней, а наступит – почему-то грустно.
