Хвола-Ольга выкормила в блокаду мальчика, будущего гроссмейстера, – бескомпромиссная, сильная характером, верная единственной любви – н е п о д д а в ш а я с я. «Если бы я в своё время поддалась, – признаётся она сама себе в мыслях, – если бы плыла по течению в городке Резена, где несколько поколений Московичей скоротало век, то меня бы Адольф Гитлер прикончил между Днестром и Южным Бугом (как маму с папой)».
Борис Клетинич даёт очень интересное объяснение, почему гроссмейстер Виктор Корчняк (понятно, что за Корчняком угадывается В. Корчной) уступил первенство А. Карпову: его соперника Карпова (это 70-е годы ХХ века) как бы «выдвинули» сами народные силы Зауралья: значит, рассуждает Корчняк, Карпов уже как потенциальный чемпион е с т ь, а «кто выдвинул меня»?» – и ответ должен быть экзистенциальный – существует ли д е й с т в и т е л ь н о он сам как человек и как чемпион-шахматист, совпадает ли его имя и его суть. Как совместить их без постороннего участия? Тайная психическая атака на Корчняка с советской стороны точно попадает в его психологическую брешь: «с целью дальнейшей деморализации – развернуть по месту проведения матча (Baguio Convention Center) выставку – наглядный стенд о присоединении к России земель Поволжья, Урала и Сибири (включая Дальний Восток), организовать демонстрацию художественного фильма «Ермак» (с английскими субтитрами)». Вот она – сила, стоящая за Карповым, которая его «выдвинула»! И попытка внушить Корчняку, что его род и все близкие к этому роду, выдвинули его, – оказывается слабее. По сути, автор романа показывает и доказывает, что высокие победы (в любом деле, в искусстве, в науке и пр.) – это результат коллективной силы, носителем и выразителем которой становится один человек (вспомнилась старая повесть В. Маканина «Там, где сходилось небо с холмами»).
Но окончание романа – это победа индивидуального над коллективным, апология личности, имеющей право б ы т ь, независимо от обстоятельств и коллективной воли.
· · ·
«Новый мир», № 1, 2017
Игорь Малышев
Номах
Искры большого пожара
Личность, выброшенная коллективной волей на гребень истории, даже не волей – а стихийным порывом, превратившимся в ураган, – в центре романа Игоря Малышева.
Поэме, прямо скажем, достаточно слабой – кроме как раз опоэтизированного образа Номаха, в котором отразилась одна из граней есенинского альтер-эго – разочарованность и как ответ идеализация русского разбойничка. Но концепция образов у Есенина и Малышева, сходясь в точке романтизации, у Малышева с исходящим из неё сентиментализмом, в остальном – расходятся. Не помню, кто из философов заметил, что история – это всего лишь то, что одно время замечает в другом. Главный акцент поэмы Есенина – именно на противопоставлении выбравшего волю «честного разбойника» изолгавшемуся социуму и такой же новой власти: «Пришли те же жулики, те же воры/И вместе с революцией/Всех взяли в плен…», «А я – гражданин вселенной,/Я живу, как я сам хочу!/Я и сам ведь сонату лунную/Умею играть на кольте». У Малышева каркас образа Номаха держится на ином: во-первых, это контраст сентиментальности Номаха, даже порой нежности душевной (например, рассказ «Соловей» повествует о спасённом им птенце: «Вот и дом твой на месте, – сказал Нестор, убирая шашку в ножны») с воздвигаемыми горами трупов, которые он оставляет позади, во-вторых, всё определяет не его разочарованность, а разочарованность крестьянства в нём, в-третьих, и это главное, основной мотив его действий – не жажда воли, а жажда возмездия бывшим привилегированным классам, которая как бы для автора оправдывает психологическую дуальность личности Номаха – контраст между душевной чуткостью Номаха и его жестокостью. Номах у Малышева побеждает до тех пор, пока безгранично верит, что крестьянин (который автором отнюдь не идеализируется) верит в него и его армию как в спасительную силу. «Напряжённость их собственной веры, – писал о вождях масс Гюстав Лебон, – придаёт их словам громадную силу внушения. Толпа всегда готова слушать человека, одарённого сильной волей и умеющего действовать на неё внушительным образом. Люди в толпе теряют свою волю и инстинктивно обращаются к тому, кто её сохранил». Толпа – внушаема, а главное, она анонимна по сути, и потому каждый индивидуум в ней, теряя индивидуальное, бессознательно перекладывает ответственность за содеянное на лидера и на то коллективное единство, которое толпа собой являет в результате общего «заражения» идеями вождя. Если же наступает момент, когда он сам теряет веру в идею, которая его ведёт, – это его крах.
