Впрочем, тот, кто ценит хорошую прозу, может у Валерия Бочкова, кроме точных рассуждений об искусстве, кроме каких-то трогающих эмоциональные струны и, несомненно, биографических штрихов, найти и просто очень хорошие описания, по мастерству не уступающие образцам подлинной, а не поддельной прозы. «Всё моё существо – наверное, это и есть душа – рвалось в этот взрослый мир. Вперёд! Смелей! Он чудился мне горящим витражным окном готического собора в час заката, когда пылающие стёкла ослепляют неземной яркостью, невозможностью цвета, божественным сочетанием красок». В этом устремлении в будущее, на мой взгляд, всё-таки спасительная идея повести, несмотря на её трагический сюжет, который предоставила начавшаяся взрослая жизнь главному герою вместо красоты витража...
· · ·
«Волга», № 1–4, 2017
Борис Клетинич
Моё частное бессмертие
Устремлён в будущее и главный герой романа «Моё частное бессмертие» Витька Пешков, который ведёт свой «хронограф», чтобы далёкое будущее не забыло о нём и его близких. Роман мне напомнил известную автобиографическую книгу А. Бруштейн, минималистскую поэтику Леонида Добычина, из современных авторов – Анатолия Гаврилова.
Перед нами фактически история одной семьи с еврейскими корнями и рассказ о судьбах её близких и дальних друзей – удивительное переплетение жизненных узоров, радостей и бед, расставаний и вспышек-встреч, дарующих спасение на тяжёлых дорогах ХХ века.
Здесь это судьба Виктора Пешкова, вплетённая в узор, который из поколения в поколение создаёт каждый человеческий род, пока не засохнет одно древо и не начнёт расцветать из упавшего в землю семени второе…
Борис Клетинич даёт портреты беглыми, точными штрихами. Вот – о семье друга главного героя: «Но льняная незащищённость девочки выдавала их всех. Как тайная пробоина – сквозила она в характере семьи». Убедителен выпускник Горного института Волгин, очень интересен цадик Идл-Замвла из Садово...
Роман охватывает период более чем в сорок лет – от начала 30-х годов прошлого века; несколько географических названий служат его опознавательными знаками. Кишинёв, Москва, Харьков и Ленинград (советские годы), Палестина... Но, наверное, немногие читатели знают такие места, как Оргеев и Гусятин, в которых ещё в ХIХ веке были очень многочисленные еврейские общины. Именно оттуда в Россию (тогда СССР) в белых простынях по белому льду бегут две другие главные героини (для Бориса Клетинича все г л а в н ы е) – Софья и Хвола. Хвола встретит в Ленинграде мастера цеха, Лёву Корчняка, – он «из дворянской семьи, но комсомолец» – и сразу поверит: «Это он. /Хотя и с большими ушами. /Это для встречи с ним» перешла она «через Днестр. В белой простыне по белому льду». А старая Соня, уже умирая, воскликнет: «Я не переходила по льду!» – поверив, что «можно взять ход обратно», и её внук, Виктор Пешков, подумает – значит, его, Витьки, «попросту нет на свете...»… И вот этот момент – кульминационный для смысла всего романа – особенно важен для его второй линии – истории жизни выдающегося шахматиста Виктора Корчняка. Здесь всё существенно: и фамилия главного героя – «Пешков», и переплетение судьбы шахматиста с историей его родной семьи: его мама чуть не стала женой Корчняка, его отчим, Лазарев, впоследствии ставший диссидентом, брал у Корчняка интервью и едва не подпал под «ответные меры» власти, когда Корчняк покинул СССР («Ваш Корчняк (...) предал родину!!!»), а подруга его бабушки – Хвола (Ольга) вырастила и воспитала будущего шахматиста – сына своего мужа. Мальчик был странен, отставал в развитии, но ещё в детстве сказал: «Никем не хочу быть – только шахматистом!» Вообще образ почти гениального Корчняка, который «не имел понятия о том, как жить, как зарабатывать» и мог отдать любому всё, что имел (– Где пиджак? – спросила его через неделю./– А-а... отдал Вальке!../– А ботинки?../ Петьке!../(…Ваньке... Сережке...) – удача писателя.
