Якубович выступил против критики, извратившей гуманный смысл книги. Он утверждал, что уголовная каторга — это еще не народ, а «подонки народного моря». «Народ русский — не то же самое, что сборище убийц, маньяков, воров, насильников и развратников, — отвечал Якубович своим оппонентам. — Пускай все эти люди из того же народа… пусть еще многие найдут в себе силы вновь возродиться и опять войти в великое народное море… И, однако, преступная душа все-таки не душа народа русского! Всеми силами слова я протестую против такого отождествления». Демократизм взглядов и суровая правда жизни предохранили автора от «переслащенного» либерального «народолюбия».
Главную задачу своей книги писатель видел в пробуждении истинно гуманного отношения к «отверженным», в стремлении найти пути к их возрождению. Оценивая содержание «В мире отверженных», большевистская «Звезда» отметила, что «Мельшин повел нас в самую глубину того мира, отверженного и несчастного, о котором болело сердце. И в темном мире с невыразимой яркостью блистала душевная чистота непримирившихся», среди которых главную роль играли сосланные на каторгу революционеры.
Сопоставление идейно-художественного содержания «В мире отверженных» с «Записками из мертвого дома» Достоевского позволяет выявить не только преемственность книги Якубовича, но и своеобразие ее замысла. «Записки» Достоевского создавались в эпоху падения крепостного права и художественно ярко запечатлели трагический и зловещий образ «мертвого дома» российской самодержавно-крепостнической действительности. Очерки Якубовича правдиво воспроизвели картину русской каторги в эпоху интенсивного капиталистического развития страны.
Большинство каторжников принадлежало уже к пореформенному поколению, когда шла «быстрая, тяжелая, острая ломка всех старых «устоев» старой России».[12]
Ломались человеческие судьбы, разрушались семьи, росло число преступлений, каторжные тюрьмы были переполнены. Крестьянство протестовало против буржуазно-помещичьего грабежа, и этот протест, принимая порой дикие формы, приводил нередко к преступлению. Едва ли не самым характерным для пореформенной деревни являются преступления Шемелина, Мусяла и Дашкина, описанные Якубовичем. Шемелин — русский мужик из самой глухой местности, «выросший как пень в лесу… набожный, трудолюбивый, запуганный, богатый терпением и выносливостью», был обижен старшим братом, который «оттягал у него клочок земли». Спор из-за межи длился семь лет. Окончился он убийством «захватчика» и осуждением Шемелина на двадцать лет каторги.
