— В чем дело, Никита? — спросила, остановившись, глядя прямо в лицо. — Почему ты молчишь?
— Это не для меня, — сказал тихо и отвел глаза.
— Что не для тебя? Ребенок? Я? Что именно?
— Поликлиника столичная.
— Почему? Ты же очень хороший врач. У тебя опыт, любовь к делу, ты выдающийся врач.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. У Надьки есть поклонник с курсов усовершенствования, он рассказывал о твоем докладе, о том, как к тебе Неелов относится, куда прочит.
— Это не для меня.
— Ты боишься? Понимаю. У тебя травма, недоверие к административной деятельности. Но это ерунда. Не сразу же ты станешь главврачом, осмотришься…
— Сразу.
— Как это?
— Очень просто. Вернусь и снова стану, тем более что других претендентов нет.
— Это, конечно, очень благородно, но, прости, по-моему, глупо.
— Возможно.
Увидела, что обиделся. Поправилась мягко:
— Ну не глупо, а нерационально. Ты можешь принести пользу тысячам людей своей научной работой, а хочешь опекать десяток калек. Я была прорабом, уверяю тебя, совсем неплохим, и работяги меня любили и уважали. Я была полезна на уровне нескольких десятков, а сейчас на уровне нескольких тысяч. Есть разница?
— Нет. И мне не нравится счет на тысячи. Сначала тысячи, потом миллионы. Это война.
— Что война?
— Война нас приучила так считать. Так, что после жертв Освенцима, после миллионов погибших бедствия каких-то двадцати-тридцати калек — мелочь.
— Ты сошел с ума! Что ты мне приписываешь такие ужасные мысли!
— Извини. Но ведь невольно ты высказала именно эту мысль. Это подсознательное, это война, война, война, будь она проклята, мы еще долго…
Она впервые видела его таким, и мелькнуло: «Что-то с психикой».
— Успокойся, — взяла за руку, поглаживала нежно, — успокойся.
Но что-то недоброе шевелилось внутри, делало движение механическим, голос жестким. Он почувствовал это, отнял руку.
Удержаться бы тогда, не говорить непоправимого, но она не сумела, потому что вдруг, запоздалое, ненужное уже, женское:
«Обо мне не думает. И вообще… как будто я девка какая-то, повстречались, разбежались, и вся недолга. Когда любят, ищут компромиссы, а тут как отрезал. И потом… обычно всегда есть что-то главное, что не высказывают вслух, что-то главное и очень простое, житейское. Это уж знаю точно».
— Поля…
— Погоди! — опередила торопливо, не дала сказать. Сколько раз проклинала себя потом! — Погоди. Я не верю, ты уж прости меня, но не верю. Не только теории прекрасные, есть же еще какая-то причина.
— Какая-то гадость? — спросил жестко. Лицо нехорошее и смотрит как на чужую. — Гадость должна быть обязательно. Изволь. Не желаю быть твоим нахлебником.
