— Знаю, какие у него дела!
Женщина была поразительно красива. Глаза ее пылали, а губы вздрагивали от презрительной усмешки. И только голые до плеч прекрасные руки ее, прижимавшие к груди ребенка, выдавали волнение.
— Лонгин, ты забыл, чем обязан спафарию Маврикию. Зачем ты врываешься в его дом, как убийца?
— Говори, проклятая, где твой муж, иначе сама ответишь за него.
— Знаю, но не скажу, а отвечать перед богом будешь ты. Спафарий выкупил тебя у магометан, когда ты гнил у них в плену, а теперь чем ты платишь ему?
Воины угрюмо слушали этот разговор. В чем бы ни обвинялся спафарий, жена его была не при чем. Они это понимали. «Счастлив, должно быть спафарий Маврикий, имея такую жену», — подумал Богумил.
— Нет, скажешь! Не таких заставлял говорить.
Он повернулся к воинам:
— Возьмите ее на потеху! Вам хватит ее до утра, а утром, если она не скажет, где ее муж, я насажу на копье ее ублюдка. Ну!
Один из воинов сделал было шаг к женщине, но Гуда остановил его рукой. Как ни мимолетен был жест, Лонгин заметил его. Лицо патрикия исказилось злобой.
— Ты первый возьмешь ее! — показал он на Гуду.
Тот покачал головой.
— Абазги с женщинами не воюют.
— Ты не воин базилевса, а трусливый шакал. Иди ты! — указал он на Богумила.
Но великан даже не шевельнулся. Женщина с немой благодарностью взглянула на него.
— Учись, Лонгин, благородству у своих воинов, — сказала она.
Лонгин выхватил меч, женщина вскрикнула и согнулась, прикрывая собою ребенка. Она не видела, что произошло в следующее мгновение, а только услышала, как у ее ног зазвенел брошенный меч. Богумил перехватил руку Лонгина и так сдавил, что у того хрустнули кости. Патрикий взвыл и выбежал с проклятиями. Слуги испуганно шарахнулись от него. Богумил приподнял женщину. Она была бледна и шаталась.
— Мы не знаем, чем прогневил твой муж базилевса, тебе же зла не хотим. Но Лонгин не оставит тебя в покое. Беги, — сказал он.
Женщина положила плачущего ребенка на постель. Но даже приподнявшись на носках, она не дотянулась до лица Богумила, обхватила его руками и, наклонив к себе, поцеловала, а потом — Гуду. В прекрасных глазaх ее блестели слезы.
— Пусть хранит вас святая матерь Божья, воины. Я всегда буду молиться за вас.
Никогда Богумилу и Гуде не забыть бездонной глубины глаз и поцелуя этой женщины. Теперь, что бы с ними ни случилось, оба они не раскаивались в непослушании Лонгину. В глубоком молчании возвращались воины в казармы. Богумил и Гуда, немного отстав, шли плечом к плечу. Они не видели за собой вины, но понимали, что Лонгин им не простит. Гуда все еще чувствовал прикосновение теплых губ женщины и, словно стараясь сохранить его, то и дело прикрывал щеку ладонью. Как непохожа она была на случайных их подружек — крикливых и развязных обитательниц лупанара
