— Храбрый ты… — я тоже улыбнулся в ответ. — Меня-то вылечил, а сам? Больно?
Он перестал улыбаться, изучающее заглянул в глаза:
— Я не хотел тебя ранить… а ты? Ведь тоже не хотел? Значит, и ты сделаешь это, да? Для меня?
— Что — сделаю, Айлор? Я не могу, не умею.
— Умеешь, — он уверенно кивнул, а потом отошел чуть в сторону, отвернулся и резко, словно страшась отступить, стянул через голову рубаху.
Я… остолбенел. Всегда, с самого детства я знал: ситы — порождение преисподней, адские твари, посланцы смерти. Но сейчас, вот так, нагим, в скудном свете масляных ламп, мой гость менее всего походил на создание, не угодное Богу. Нет! Только Всевышний Отец мог сотворить подобное существо… Тонкий луч небесной благодати, невесть как просочившийся под мрачные своды замка — желтые отсветы пламени словно тянулись, льнули к его свету, лизали кожу, пробуждая жемчужные переливы, прятались и исчезали в лиловом сумраке волос. Запах, смешавший в себе сладость тархуна, черемухи и сирени, тяжелую горечь полынных пустошей, пряные струйки шалфея, мелиссы и эспарцета, густой смолистый дух кедра и можжевельника... вездесущий, почти болезненный для меня, теплый пар вспаханного поля плыл, растекался от него, заполняя комнату. Взгляд юноши, исполненный веры и смирения, был подобен взглядам святых на фресках часовни, а улыбка уже не дразнила ни дерзостью, ни шалостью — в ней была только любовь, всепрощающая любовь к миру. Хищные клыки, опушенные уши, черная шерсть, узкой полоской сбегающая с плеч по хребту — все эти приметы зверя ничего не значили, я их не замечал.
Религиозный восторг охватил меня, я уже готов был пасть на колени, лишь бы удостоиться взгляда этого существа, лишь бы хоть раз коснуться его сияния, когда глаза сита внезапно омертвели, и он одним движением откинул волосы и повернулся.
Правая сторона тела юноши, скрытая до этого тенью и густыми прядями, была чудовищно изувечена: грубый рубец, похожий на след топора, пересекал грудь, заметно искривляя ребра и уродуя сосок; чуть выше отчетливо виднелся шрам от стрелы, судя по размерам — тяжелой, бьющей насквозь крупного зверя; а на плече, охватывая руку и сползая на спину, мертвенно-тускло на живом сиянии выделялся ожог. Три раны, три верных смерти… и в довершение всего — свежая отметина нашей недавней глупости, глубокий кровавый порез на бедре, переходящий в легкую царапину на животе, снова вспухал на ребрах и заканчивался рваной раной на скуле, багровой от воспаления.
