Он летал и летал, он зудел и зудел, то присаживаясь на ткань, то снова принимаясь нарезать круги. Он будоражил нервы и заставлял прислушиваться к каждому шороху. Он навязывал своё общество с бескорыстным упорством лучшей подруги, пока совершенно не вызудел весь сон. Пожелав в сердцах "чтоб ты сдох!", Люда рывком откинула брезент и открыла глаза...
И поняла, что так она ещё не просыпалась!
На природе - в "полях" и походах - бывало по-всякому. И вповалку на полу - когда одна палатка на всех, и вперемешку на кровати - когда и не помнили, как заснули. И в приличных условиях - в отдельной женской комнате. И плюнув на приличия - греясь у горячего мужского бока, потому как холод не тётка. И не так уж важно, кто утром окажется соседом - все свои, никто не обидит, а накрайняк попросишь отвернуться. А вот чтобы, проснувшись, обнаружить личного телохранителя, сидящего на полу у изголовья - такое было впервые. Но - вот тебе здрасьте! - прямо перед её носом, прислонившись спиной к стене, спал Лёха.
Первой мыслью было, что она сама ещё спит. Второй - пощекотать соломкой по носу. Третьей: "Дура! Когда ещё сможешь так поразглядывать!" И она принялась разглядывать.
Лешка спал странно - тихо и с достоинством, будто прикрыл на минуточку глаза. Обычно, в автобусах или электричка, если уж народ отрубался, то представлял собой довольно жалкое зрелище: кто ронял голову, кто губы распускал... А у этого, только глубокое ровное дыхание выдавало, что он всё же не притворяется. Да ещё лицо во сне, из обычно простецкого, стало каким-то суровым от нависших над закрытыми веками бровей. И больше ничего примечательного - лицо как лицо. Всё среднее, всё обычное - такое, что отвернёшься и не вспомнишь. Люда даже специально закрыла глаза, чтобы это проверить. Лицо, как и предполагалось, тут же начало тускнеть, терять чёткость, пока не предстало каким-то расплывчатым образом. Но вместе с тем стало заметно присутствие в этом образе чего-то большего, чем просто обозначение - "водитель Лёха". Теперь там была прошлая ночь, затихающие раскаты грома, ужасающая неизвестность, отчаянье... А ещё - крепкие руки, словно не дававшие её издёрганным нервам рассыпаться окончательно. И голос, который спокойно, с чуть заметной снисходительной смешинкой заговаривал её, заставляя утихать судорожные всхлипы. В темноте, когда Лёшка почти на весу, словно маленькую испуганную девочку протащил её до топчана, он показался таким большим, сильным - даже странно при его-то весьма средней комплекции. Странно, но приятно... И назвал он её как-то по-особенному, не как все - "Рыжая", а нежно так - "Ры-ы-ыжик"...
