Стрела, пущенная уверенной и умелой рукой, вдруг полетела как-то криво, как стрелы и вовсе не летают, и попала в окно горенки наверху. Треснул тонкий переплет, посыпалась выбитая слюда.
Калитка распахнулась, как будто сама. Во всяком случае, Добрыня не приметил, кто ее отворил.
На крыльце терема стояла разгневаннная красавица.
- Это кто ж у меня тут окна бьет?
Она разочаровала Добрыню. Нет, девушка была очень красива, но как раз такие лица не нравились ему никогда, даже отталкивали. Лица, как будто туго обтянутые гладкой кожей, с высокими скулами, так, что казалось: глаза и большой чувственный рот едва на них помещались. И сейчас этот рот улыбался.
- За разрушения заплатишь: голубей твоих сейчас зажарят мои слуги, и ты съешь их вместе со мной.
"Каких голубей? Я же промахнулся..." - мелькнуло вскользь.
Добрыня поклонился.
"И зачем?..." - подумалось тоскливо и трезво, и на какой-то миг холодом прошло осознание: с того момента, как девушка задела его на площади перед храмом, это была единственная его трезвая мысль.
Но отказаться от такого предложения было бы верхом неучтивости.
Добрыня вошел в горницу, привычно поискал глазами образа, чтобы перекреститься, но не увидел.
- Нету, - сказала она насмешливо. - Я не из ваших: из Херсонеса, древней веры.
****
Девушку звали Марина; жила она, по ее словам, после смерти отца - торгового гостя - с теткой-приживалкой. Там, откуда она была родом, женщины не наследовали, поэтому ей и пришлось остаться в Киеве, куда покойный отец предусмотрительно перевел почти все, что имел.
Марина была приветлива, налила гостю кубок заморского вина ("Замаялся, поди? Пока еще голуби готовы будут".), смотрела, как он пьет, улыбаясь большим жадным ртом, развлекала беседой, рассказывая о море и оливах своей родины.
Но она не нравилась Добрыне, и в доме ее, богатом, но как будто нежилом, лишенным тех мелочей, которые делают жилье милым - брошенного рукоделия, оброненной булавки, небрежно забытого не на месте платка - ему было неуютно.
Он торопился уйти и обрадовался,когда наконец появились голуби, калач, другая снедь. Странно, но обычно внимательный Добрыня не мог вспомнить, кто это все подавал.
Они поели, и он заторопился. Марина не задерживала, только сказала: "Как захочешь - возвращайся". Рот улыбался, и это почему-то сделало фразу двусмысленной.
Добрыня поднимался в верхний город, и ему настойчиво вспоминалась улыбка Марины. Ее рот , такой чувственный, такой... Желание, возникшее исповдоль, с каждым шагом становилось нестерпимее. А ведь она давала понять, что не против... Определенно давала!
