У ворот их догнал невысокий, плешивый, очень шустрый старичок. "Фома Евсеич, казначей князев и всех прибытков-убытков доглядчик", - уважительно пояснил Добрыня. Старичок сунул в руку Илье увесистый мешочек. "Жалованье от князя богатырю дружины евойной Илье Муромцу. Выдается не в положенный срок ввиду". В дальнейшие разговоры Фома Евсеич не вступал, развернулся - и нет его. Чего именно "ввиду", не сказал, но жить в таком городе, как Киев, Илье действительно было не на что.
Они вышли за ворота (стражники, откатившие створку, уважительно кивнули обоим); обогнули тын, нырнули в какой-то пустой переулок, прошли еще одним и зашли в харчевню. Илья, ожидавший, что кормить его будут там, где кормятся княжьи люди, с удивлением огляделся. Мест за длинным столом было занято немного, но это были не дружинники. Скорее небогатые разъезжие торговцы, охранники караванов - обычно люди невозмутимые, малоразговорчивые, степенные и много повидавшие. Однако сегодня ужас, пережитый городом, ощущался и здесь. Едоки были мрачны и наливались хмельным; бледный половой торопливо подносил новые кувшины. Еще один сметал с пола осколки посуды. Добрыню тут знали: без всяких вопросов поставили перед ними по мисе щей, густо сдобренных сметаной, поросенка с кашей, хорошо, до прозрачности протушенную репу. Поставили большой запотевший кувшин кваса.
- Я хмельного не пью, - сказал Добрыня, - матушке зарок давал: до женитьбы не пить. А ты если...
- Я тоже не буду, - отозвался Илья, - не привык.
Наголодавшийся Илья набросился на еду, но при этом успевал жадно вслушиваться в своего спутника; когда Добрыня произнес "матушка", прозвучали грусть и нежность, и Илью это взволновало, а самому Добрыне явно хотелось спросить, как это Илья - такой старый и вдруг в богатыри.
И вообще, Илья видел, что Добрыня к нему приглядывается - что, мол, за человек.
Но поели молча.
- Ты правильно сделал, - сказал Добрыня, когда мисы убрали. - Наш Красно Солнышко - владыка лучше не сыщешь, но есть вещи, которых он не понимает. У него уже был опыт общения с нечистью - нехороший, пора бы уняться. И Вольга к нему шастает, как к себе домой.
Последние слова спокойный Добрыня произнес с отчетливым неодобрением.
"Это старая мудрость Руси, - отозвалось эхом у Ильи в голове, - не мечом ее взять".
Доставая кошель, чтобы расплатиться, Илья с улыбкой сказал: хорошо, мол, что казначейство княжеское вошло в его положение: жить надо, а жаловать его пока не за что - потрудиться для князя он не успел.
