Заполнив анкету, и подписав расписку, Луков вместе Вильмонтом покинули кабинет. В коридоре и на лестнице у старика видимо на нервной почве открылся сильный кашель. Он выглядел очень сердитым и расстроенным, всё время ворчал себе под нос. На улице Луков вернулся к разговору, который у них состоялся накануне:
– Анри Николаевич, вы давеча спрашивали меня, почему я согласился на эту экспедицию. Полагаю, теперь вы догадываетесь.
На следующий день Вильмонт зашёл за Луковым, и они вместе отправились на Большой металлический завод, бывший завод Гужона. По пути старик говорил Одиссею, что у большевиков заведён такой порядок, что если для какой‑то цели ими создаётся отряд, то в нём непременно должны быть руководитель (командир), а также комиссар, в обязанности которого входит следить за политическим настроением всех членов отряда, а также наблюдать за благонадёжностью командира. Афганская экспедиция тоже должна была получить своего комиссара.
– Приготовьтесь, к знакомству с преинтереснейшим экземпляром из разряда новых русских карбонариев – с изрядной долей иронии предупредил Лукова генерал. – Правда, я не могу сказать, что я хорошо знал тех собак, с которыми он спал в своей лихой юности, чтобы обогреться, но всё же кое‑что мне о нём известно. Могу сказать, что он личность весьма тёмная, с уголовным прошлым, в последние перед революцией дни был замешан в каких‑то мошеннических проделках с банковскими ценными бумагами. Ещё он человек чрезвычайно самолюбивый и вспыльчивый. Поэтому лучше не задевайте его непомерную гордыню. Он обязательно станет расписывать свои многочисленные подвиги. Мой вам совет: делаете вид, что верите всему. Я слышал, что не так давно он приказал жестоко высечь петлюровского полковника, или его самого приказали высечь. Но вам он, конечно, представит дело в первом варианте, хотя подозреваю, что раны на его ягодицах наверняка ещё не до конца зарубцевались. Поэтому, когда ему приходиться садиться, он устраивается на самый краешек стула.
Среди мартеновских печей в огромном заводском цеху собралась толпа рабочих в несколько тысяч человек. Без особого восторга слушали хмурые мужики красных ораторов. На заводе работали преимущественно выходцы из Калужской и Рязанской губерний. Они традиционно плохо поддавались большевисткой пропаганде, несмотря на то, что на «Гужоне» всегда был низок уровень механизации и высок травматизм, почему завод и называли «костоломным». Тем не менее, рабочие Гужона были не только постоянными участниками «обычных» беспорядков – кулачных драк, массовых попоек, но охотно участвовали и в революционных событиях, когда появлялась возможность всласть отвести душу в погромах и грабежах. В частности они были зачинщиками разрушения в 1918 году памятника прославленному генералу Скобелеву на Тверской. Но когда речь заходила о принудительной мобилизации в Красную армию и необходимости работать по 14 часов в сутки без надлежащей оплаты, «гужоновцы» не желали слушать демагогические речи ораторов о пролетарской сознательности и революционном долге.
