Можно было купить все это снова, раздражался я… Так нет же! У нее не было для этого денег! Она не заработала ни единого су после своего последнего ангажемента! Ну тогда я мог бы это ей подарить?.. Ни в коем случае! Я не должен был оплачивать ее оплошности… И она снова возвращалась туда.
Однажды она принесла своего плюшевого мишку, бедную, страшно потертую зверюшку, потому что мишке было столько же лет, сколько ей самой, и, как могла, спрятала его под кроватью с той стороны, где она спала. После этого никаких забытых вещей больше не было: она, наконец, обосновалась.
Она любила растения: она в первый же день купила их нам. И потом часто покупала. У себя ей было неинтересно ими заниматься, а у меня было столько свободного места… Через несколько месяцев квартира напоминала оранжерею. Она ходила на цветочный базар и выискивала там всевозможные растения со странными формами, названия которых она тут же забывала. Она покупала их, как другие женщины покупают причудливые украшения или платья. А вот она не любила наряжаться. Она любила покупать нам растения. У нее были, как это называется, «зеленые пальчики», то есть инстинктивная способность ухаживать за цветами, но иногда все же случалось, что какое-нибудь из ее приобретений начинало чахнуть и умирало. Больное растение несколько раз переносилось из одной комнаты в другую. Мы пробовали тень. Пробовали прямой солнечный свет. Пробовали до тех пор, пока в горшке оставалась хоть одна зеленая травинка. Потом я выбрасывал горшок. Я брал это на себя, потому что она не смогла бы это сделать. Она ругала себя за то, что позволила нашему растению погибнуть. Она оставалась печальной в течение нескольких дней.
Еще она хотела, чтобы мы завели себе кошку. Не для нее, — объясняла она мне, — а для меня, ибо писатели и кошки просто созданы для того, чтобы жить вместе. Или, скорее, для кошки, потому что она переживала за всех тех несчастных созданий, которых убивают в день их появления на свет, а также за всех тех, которые бродят по улицам в поисках пищи. Иногда она слышала, как они мяукают по ночам на крыше, и говорила мне, что эти крики отчаяния не дают ей заснуть.
— Они вовсе не так уж несчастны, — возражал я. — Просто это коты воюют друг с другом, чтобы заполучить самую красивую кошку!
— Такое ощущение, что это плач ребенка. Уверяю тебя, когда смотришь на них, видно, что они страдают.
— Сексуальность у них, может быть, и не такая уж веселая, но тут уж мы бессильны что-либо изменить.
