, ткали полотно, шили лопоть.
Опять же и с заморскими гостями не всё так просто. Он привезёт горсть янтаря-электрона, а просит за неё и шкуры, и полотно, да ещё кадушку мёду. Ты-то за ними глухомань мерил, спину ломал, а он, может быть, без трудов тот янтарь добыл. А тебе ещё думать, кто из того янтаря бусы нарядные сделает, да приглянутся ли они мерянке или вепсинке. Одно и спасение, что женская порода везде одинакова, каждой хочется побрякушек на себя нацепить...
Вот так посомневаешься, поспоришь сам с собой да с гостем-соблазнителем до хрипоты и возьмёшь его камешки-янтарь. У одного камешки, у другого — лопотину нарядную, у третьего — ещё что-нибудь. А трудов-то, а шуму, а спору — кто зачтёт? День-деньской на ногах. Ладно ещё, по всему граду бегать не надо. За то Буривою доброе слово. Надоели ему, видать, постоянные жалобы, и своей волей повелел он снести у въезда от Мутной в град жилища трёх новеградцев и раз навсегда вести мену поделок и товаров на той площади. Так и ведётся. Облегченье, конечно, но никто не вправе говорить, что достаток новеградцу легко и зазря достаётся.
Бывает иногда... с заморскими гостями. В это лето даже князь-старейшина Буривой в изумление пришёл. На двух ладьях приплыл к Новеграду гость из земли далёких данов. Назвал себя Торгримом. С ним товарищей десятка два, ладьи товаром загружены. Думали, что он Ильменем дальше сплывёт, ан нет, в граде остался. Старейшинам богатые дары преподнёс и все товары для мены на площади выставил. Тому никто не удивился — найдётся у новеградцев что в обмен предложить.
Удивило другое — Торгрим мену вёл не по обычаю. Да и не сам вёл — его ватажники. И просили за свой товар всё больше боевой наряд. За меч, копьё, за доспех в особицу, равнодушно и не торгуясь, словно и не своим трудом нажитое, отдавали узорочье, дорогие паволоки[17] без меры. Новеградцы своего изумления щедростью данов ничем не проявили — словно так и должно быть.
На осторожные расспросы о дальнейших путях-дорогах даны неохотно отвечали, что торопятся возвернуться домой до скорых ветров-супротивников. Странно. Кто же, имея в руках такое богатство, отдаёт его в ущерб себе, испугавшись трудов обратного пути? Удивлялись новеградцы, но помалкивали. Зато охотно рассказывали Торгриму о своём граде и о соседях, не утаивали путей к ним. Гость хочет сам вести мену с чудью и кривскими? Помогай тебе хранитель дорог! Места всем хватит. Только ты на своих ладьях туда не проберёшься. Мы-то как? Мы малыми ладьями ходим — где волоком тащим, где шестом толкаемся. Конными? Так это целой дружиной надо в поход идти. Одному али вдвоём то не под силу — и коней в трясине погубишь, и товару лишишься. Есть ли у кривских старейшин-князей дружины? А зачем они, захребетники? Мы и сами-то дружину больше для виду имеем. Опасаться некого, с соседями в мире живём. Мы — к ним, они — к нам, им — прибыло, нам — прибыло. Вишь, как хорошо получается, гость дорогой. Ты вот к нам приплыл, свои товары у нас оставил, наши к себе увезёшь, там дальше мену содеешь, опять тебе прибыло. Плыви к нам на другую весну, не пожалеешь...
