— Кстати, Жюль, окажется бесполезным, если вы попытаетесь устроиться в какой-либо иной европейский отель высокого класса, потому что я приму меры к тому, чтобы подобные предложения с вашей стороны отклонялись.
— Не обсуждая вопроса о том, найдется ли в одном только Лондоне с полдюжины отелей, где будут прыгать от радости, когда появится шанс заполучить меня, могу сказать вам, сэр, что я оставляю свою профессию, — ответил Жюль.
— В самом деле?! Вы направите ваши способности в другое русло?
— Нет, сэр. Я сниму себе комнаты где-нибудь на Элбимел-стрит и буду просто жить в свое удовольствие. Я скопил около двадцати тысяч фунтов — сущий пустяк, но вполне достаточно для моих потребностей… А теперь извините меня за то, что наскучил вам своими личными делами. Еще раз до свидания.
В середине дня Рэксоул вместе с Феликсом Вавилоном отправился в адвокатскую фирму в Сити, а затем к биржевому маклеру, чтобы уладить все практические детали, касающиеся приобретения отеля.
— Я подумываю о том, чтобы обосноваться в Англии, — сказал Рэксоул, когда они вернулись обратно. — Это единственная страна… — И он замолк.
— Единственная страна?
— Единственная страна, где можно вложить во что-либо деньги или истратить их с гарантией. В Соединенных Штатах нет ничего, на что можно было бы истратить деньги — там нечего купить. А во Франции или Италии нет настоящих гарантий.
— Но вы, конечно, истинный американец? — осведомился Вавилон.
— Я истинный американец, — сказал Рэксоул. — Но мой отец, который начал с того, что был служителем в Оксфордском колледже, и в конце концов сделал десять миллионов долларов на железе в Питсбурге, — мой отец принял мудрое решение дать мне образование в Англии. Как и всякий молодой человек из высших слоев среднего класса, я провел три года в Оксфорде. Это очень многое мне дало. Значительно больше, чем множество успешных спекуляций. Это научило меня тому, что английский язык отличается от американского и значительно лучше его, и что есть нечто — я до сих пор еще точно не выяснил, что именно — в английской жизни, чего американцам никогда не понять. А в Соединенных Штатах, — прибавил он, — мы все еще подкупаем наших судей и наши газеты. И говорим о восемнадцатом столетии как о времени, с которого начался мир. Да, я переведу свои ценные бумаги в Лондон. Я построю дом на Парк-Лейн и буду покупать старинные сельские поместья, так же, как покупаю сейчас А.Т. и Южную железные дороги, и мало-помалу осяду здесь. Вы знаете, для миллионера я слишком добродушен и нрава, пожалуй, не очень общительного — у меня во всем Нью-Йорке наберется не больше шести настоящих друзей. Спасибо и за это!
