— Вы, Наталья Николаевна, стали еще прелестней, — сказал он. — Умоляю о встрече наедине. Я устал от общества вашей сестры.
Наталья Николаевна пожала плечами и ответила:
— Мне не до встреч, барон, меня ждут четверо маленьких родных детишек, и младшей всего два месяца...
— Ах, она носит ваше имя и, очевидно, так же прекрасна...
Наталья Николаевна ничего не ответила, захлопнула дверцу кареты и, откинувшись на спинку сиденья, подумала: «Что этот баловень женщин, непонятно почему усыновленный бароном Геккереном, может понимать в чувствах матери? «Так же прекрасна»! — Это в два-то месяца, когда еще только-только сошла с лица и тельца родовая краснота!»
И она засмеялась.
— Трогай! — негромко сказала кучеру. А душа ее и мысли были уже в маленькой детской, у колыбели Наташи.
Весной 1836 года Пушкин получил «Записки» девицы-кавалериста Надежды Андреевны Дуровой об Отечественной войне 1812 года- Дурова и сама беспредельно интересовала поэта, а «Записки» ее, написанные живо, хорошим слогом, понравились ему. Он решил поместить отрывки из «Записок» во втором номере «Современника», который вскоре должен был выйти в свет. Дуровой Пушкин предложил стать издателем ее «Записок».
Однажды вечером посыльный принес Пушкину на дачу письмо от н адежды Андреевны Дуровой, в котором она писала, что приехала в Петербург и остановилась в трактире Демута. Она просила Пушкина назначить время и место встречи.
Пушкин с посыльным ответил, что будет у нее завтра же, в половине первого пополудни.
Он приехал даже немного раньше — так хотелось ему поскорее увидеть «девицу-кавалериста», слух о которой в свое время прокатился по всей русской земле.
Надежда Андреевна встретила Пушкина в дверях. Она была в мужском костюме, со стрижеными волосами. Была она уже немолода. Густые черные брови, строго сведенные к переносью, придавали лицу не женскую серьезность. Кожу лица, очевидно, от рождения нежную, белую, испортила оспа; черты лица не привлекали миловидностью. Но блестящие умные глаза, глубоко перехватившие взгляд Пушкина, скрасили все ее недостатки. Что-то сохранилось в ней от «девицы-кавалериста»: то ли угловатость плеч, то ли нарочитая резкость движений, под которой когда-то, видимо, пыталась скрыть она врожденную женственность. А потом эти жесты и нарочито приподнятые плечи вошли в плоть и кровь.
«Да и неудивительно, — думал Пушкин. — Она с детства привыкла к походной жизни. Отец ее — гусарский ротмистр, воспитатель — гусар Астахов».
