— И конечно, не поверили в нее? — спросил Григорий.
— Отношусь к ней как к красивой легенде. Фантазия народа неисчерпаема.
Глаза Григория вспыхнули упрямым желанием спорить.
— Красивая, говорите? А я, Ирина Евгеньевна, уход из мира даже в те времена никогда не считал красивым поступком. Его совершали предельные эгоисты ради спасения самих себя, только себя и своей души. Они не считались с тем горем, которое приносили родным своим уходом из мира. А уход из мира царя — это его позорнейший поступок. Он бросил не только родных, но, главное, возложенную на него миссию и трусливо скрылся в сибирских лесах. Он ловко снял с себя ответственность за расправу с декабристами и перед богом и перед народом. Я верю в эту легенду, Ирина Евгеньевна. Даль в своих воспоминаниях о Пушкине писал, что поэт уважал предания народа и был убежден, что всегда есть смысл в этих преданиях, только не всегда его легко разгадать.
— Что же, Пушкин по-своему прав, — согласилась Ирина Евгеньевна, но развивать свои мысли не стала. Быстренько выпила чай с княженикой, ушла, закрыла дверь, и снова из ее комнаты послышалась жизнерадостная музыка.
— А знаешь, Долли, твоя тезка Фикельмон пока что мне не очень нравится, — сказал Григорий.
— Почему?
— Очень уж она светская дама.
— Это не повод. Она не могла быть иной.
— Ну, может, это и так. Но ведь именно потому, что была слишком светской дамой, она душой не принимала Наталью Николаевну Пушкину — не светскую даму, всю свою жизнь не светскую. И за это Долли Фикельмон называла ее неумной. Долли Фикельмон нужно было, чтобы женщина умела красиво и легко болтать на любые темы, в любых обстоятельствах. А Наталья Николаевна была молчалива. Она понимала тот маскарад, который ее окружал, и не хотела надевать маску. И потом... Потом, Долли Фикельмон не добрая.
Григорий взглянул на часы и схватился за голову: он опаздывал, был заказан разговор с Иркутском!
Закрыв за собой дверь, Григорий снова приоткрыл ее и с улыбкой сказал:
— Завтра приду в библиотеку.
Когда Григорий ушел, Долли передала матери его мнение о графине Фикельмон.
— Видишь ли, Долли, в определении «светская женщина» лежат понятия, во многом чуждые нашему веку и нашему пониманию. Там и добро и зло было другое.
