— Дорога может и не знать, что мы ведем против нее интригу, пока мы не проведем в комиссию своих людей.
— А когда мы проведем, что помешает дороге перекупить их у нас за спиной?
— Если нам удастся провести в комиссию верных людей, их так легко не перекупят, — вмешался Хэррен. — Не знаю, конечно, но мне кажется, что предложение Остермана заслуживает внимания. Мы ведь сами будем выдвигать кандидатов и постараемся, чтобы это были честные люди.
Энникстер в бессильной ярости хватил кулаком по столу.
— Честные люди! — заорал он. — Начать с того, что на подобную сделку могут пойти только люди бесчестные!
Бродерсон беспокойно заерзал на месте и, смущенно теребя бороду, опять сделал попытку высказаться.
— Кто может поручиться, что они — члены нашей комиссии — не перекинутся в другой лагерь, как только узнают, что Шелгрим задумал прижать нас к ногтю? То есть, — поспешил он прибавить, — я почти уверен, что это будет так — именно так.
— Конечно, поручиться тут ни за что нельзя, — воскликнул Остерман. — Но дела у нас дошли до той точки, когда рисковать приходится. Чтобы сорвать хороший куш, нужно играть по-крупному, и лучше риск, чем верный проигрыш.
— Я не могу участвовать в подкупе и попытке морального разложения, мистер Остерман, — заявил Магнус, и в голосе его зазвучал металл. — Я удивлен, милостивый государь, что вы позволили себе даже заикнуться об этом в моем присутствии.
— А, кроме того, — вступил Энникстер, — это же неосуществимо!
— Не знаю, — пробормотал Хэррен, — бывает и так, что достаточно одной искры, чтобы спалить весь поезд.
Магнус взглянул на сына с некоторым удивлением. От Хэррена он этого не ожидал. Но так сильно он любил сына, так привык прислушиваться к его советам, уважать его мнение, что после первого шока от неприятного удивления он против воли задумался над этим новым предложением. Не с тем, чтобы поддержать его. Ни в коем случае! В любую минуту он готов был подняться с места и предать анафеме и самого Остермана и его предложение. Это была махинация из самых низкопробных, нечто совершенно чуждое — как он полагал — политическим деятелям и дипломатам старой школы, к которой он с гордостью себя причислял; но поскольку Хэррен, пусть мимолетно, задумался над этим предложением, он, Магнус, безоговорочно доверявший Хэррену, тоже подумает, — хотя бы затем, чтобы найти веские доводы и сразу поставить точку на этом деле.
Разгорелся спор. Постепенно Остерман своей громогласностью, напором, изнурительной манерой бить в одну точку, бойкостью ответов, всегда имевшихся у него наготове, а также легкостью, с какой он выпутывался, когда, казалось, его уже приперли к стене, сумел перетянуть на свою сторону старого Бродерсона. Остерман подавил его своей речистостью, легкостью, с какой он перескакивал с предмета на предмет; остроумный и развязный, он запугал старика, рисуя картины неминуемой гибели, быстрого приближения катастрофы.
