Одним движением Дорханиэль поднялся на постели и, перетянув меня к себе на колени, прижал так, что я даже шевельнуться не могла.
— Лариса… — тихий горячий шёпот наполняет комнату. — Хочешь летать? Давай будем тренироваться внизу. Хочешь гулять по Западному Лесу? Я покажу тебе самые интересные места. Хочешь общаться с другими эльфами и стать частью нашего народа? Я познакомлю и научу. Но, ради всех богов, забудь о Тёмном Оплоте! Оттуда не возвращаются.
— А ты бы смог забыть о друге? — подняла взгляд на обнимающего меня эльфа. — Ты бы бросил в беде того, кто нуждается в помощи?
— Нет, но… — искра понимания и какой-то безнадёжности отразилась в синих глазах.
— Дор, какие могут быть "но"? — горько усмехнулась не прозвучавшим причинам отступиться.
— Ты, — тихий голос и нежный поцелуй в висок. — Ты моё "но".
Дорханиэль разжал объятья и, поднявшись, скрылся в гостиной. А я осталась сидеть на кровати растерянно хлопая ресничками. Это сейчас что было?
А в окно, пробиваясь сквозь серебристо-зелёную листву, вовсю светило солнце. Ещё один день моего бездействия, ещё один день Габриэля в заточении, если он жив. Я должна найти выход! И путь к этому выходу мне, ой, как не нравится. Обманывать Дорханиэля не хотелось, что-то внутри изо всех сил противилось этому решению, но Фарадир предлагал возможность проникновения в Тёмные земли, а это уже что-то. Остальное зависит от моих успехов в искусстве войны.
Значит, будем воевать!
Дорханиэль
Прикасаться к ней, быть рядом, целовать и чувствовать её доверие. Даже эдаиб, казалось, пел и светился. Листва раздвинулась, пропуская в комнату солнечные лучи. Привыкший ворчливо поскрипывать своими ветками перед распахнутым окном, древесный дух лишь слегка шелестел и создавал проходы для утреннего ветерка. Дом принял Ларису как хозяйку и берёг её сон.
Во сне она прижалась ко мне и положила голову мне на грудь, будто всегда так спала. Крылья распластались по кровати позади неё и слегка подрагивали перьями от гуляющей по комнате прохлады.
— Просыпайся, — крылатая зашевелилась в полудрёме и распахнула сонные глаза. — Солнечный свет проспишь.
Я был готов ко всему. И к возмущению, что воспользовался её состоянием. И к новой порции истерики. В глубине души надеялся на её ответные чувства и даже к ним был готов. Но не к вопросам о Тёмном. Злость и боль, воспоминание о брошенных напоследок словах Владыки, поднялись в душе и грозили погрести под собой. Как давно я не чувствовал этого сводящего с ума отчаяния, когда не в силах ничего изменить. Если бы не отец, я бы не справился. Его любовь к своим детям проявляется слишком жестоко, но приводит в чувство и подобие равновесия.
