— Но я сюда не за этим пришла, — вернула, мня на грешную землю Смерть, — ты, - она резко повернулась к Князю, — должен мне танец. Пусть это будет танец страсти и огня, таец на грани Жизни и Смерти. Пусть это будет Танго.
Князь вывел свою партнёршу в центр зала. Всё стихло, и в оглушительной тишине нежно запела скрипка. А дальше, дальше на танцполе действительно начался Армагеддон вместе с Апокалипсисом. И чего она жаловалась, что муж без работы сидит. Ничего он не без работы. Вон как обработал публику. Наверное, разорвавшаяся в зале бомба произвела бы меньший эффект, чем эти двое танцующих танго. Когда музыка стихла, я подумала, что уже умерла, такой эмоционально опустошенной я себя почувствовала.
«Действительно, и Жизнь, и Любовь, и Смерть», — подумала я.
— Вот так, Мина, ты должна любить своего мужа, — сказала совершенно не запыхавшаяся от страстного танца, Смерть, — что бы он чувствовал себя живым и любимым.
— Не слушай её Мина, — воскликнул Князь, — ты нужна мне такой, какая ты есть. Ты же знаешь, только рядом с тобой я чувствую себя живым, только для тебя бьётся моё давно уже
мёртвое сердце.
Князь порывисто обнял супругу, стараясь закрыть собой от всего, что может её потревожить.
— Неисправимый романтик, — сказала Смерть и исчезла, как будто и не появлялась совсем.
— Милый, — едва слышно позвала Мина Князя, — у нас гости.
Князь, мгновенно вернувшийся из своих дум, в которые он погрузился после слов Смерти, громко объявил: «Мазурка. Кавалеры ангажируют дам».
«А кто не хочет ангажироваться, — подумала я, — тихонечко линяет в сторону буфета».
— Обворожительная, — раздался у меня над ухом звонкий мужской голос, — могу я ангажировать Вас на танец.
Передо мной стоял бравый военный, вероятней всего гусар, какого-то там полка. Ментик с позолотой на одном плече и узкие синие рейтузы, заправленные в высокие до блеска начищенные сапоги, выгодно подчёркивали ширину плеч и стройность ног этого, без преувеличения, красивого мужчины. Закрученные усы на безукоризненно выбритом лице и легкий шлейф дорогого алкоголя, выдавали в нём того ещё сердцееда и безжалостного соблазнителя. Всё в его облике, от улыбки до отточенных бесконечными балами движений, было рассчитано на моментальную победу над очередным женским сердцем, которых у него, как я думаю, была большая коллекция.
Улыбаясь гусару и хлопая ресницами, на манер фарфоровых кукол, я мылено позвала дуэнью: «Роза! Роза, что делать? Роза, да отзовись же ты, наконец!»
