Она неспешно шла по улице, узнавая дома, как давних знакомых.
Вот бывший Дусин дом. На крыльце молодая женщина запирает дверь. На миг Насте показалось, что это Дуся. Но женщина обернулась и наваждение пропало.
А вот и их бывший дом. Настя в волнении разглядывала его. Сколько счастливых и горьких событий связано с ним! Качелей, которые Геша смастерил для детишек, больше нет. Видать, новые хозяева сломали за ненадобностью. Построенный им штакетник покосился, облупился под дождями. Настя вспомнила, как красила его зелёной и белой касками. Нарядно получилось, издалека заметен был. А лавочка их любимая стоит под рябинушкой по-прежнему. Сколько счастливых вечеров провели они с мужем на этой лавочке, сколько задушевных разговоров она слышала! А рябина-то, рябина как вымахала за эти годы!
В соседском дворе залаяла собака. Хлопнула дверь, из дома выскочил парнишка, побежал к калитке. Следом выглянула женщина.
– Витька, пострелёнок, куда без фуражки? А ну вернись!
– Да не холодно, мам! Я ж только к Петьке, – отмахнулся пацан, срезав путь, ловко перескочил через забор, и был таков.
Настя с улыбкой наблюдала эту сценку. Она уже узнала Саньку и теперь ждала, когда та её заметит. Та заметила, но не узнала, пришлось Насте окликнуть золовку. Вот это была встреча! Охам, ахам не было конца, сюрприз удался. На голоса вышел Иван, и тут уже невольно ахнула Настя. Лицо его было обезображено грубым шрамом, тянувшимся от виска до подбородка.
– Что, Настёна, страшный я стал? Как чудище заморское…
– Ну что ты… просто неожиданно…
– А для меня ты и такой краше всех, – вмешалась в разговор Саня, – ступай-ко лучше, самовар разожги.
Вошли в дом, и пока Иван занимался самоваром, Саня, как фокусница, извлекла откуда-то бутыль.
– Вот, наливочка смородиновая, сама делала, как чуяла, что случай будет, – и шепотом добавила – от Ивана-то прячу, выпивать он стал, как с фронта вернулся. Оно и понятно.
Саня, не переставая рассказывать, сновала по горнице, накрывая стол.
– Это осколком мины его так, в сорок втором ещё. А зашивали в полевом госпитале, не до красоты там было, лишь бы не помер. А потом, уже в тыловом госпитале, как бинты сняли, да как он себя в зеркало увидел, сильно горевал, застрелиться хотел. Врач один, спасибо ему, мозги на место поставил. Сказал, что это будет предательством по отношению к той санитарке, что его на себе под обстрелом с поля вытащила, и к врачу, что раненых сутками оперировал. Одумался. И то сказать: Руки, ноги целы, глаза видят, говорить может, считай, повезло! Вот только слышать хуже стал. Но что не надо – то слышит! Мне из госпиталя написал, что он такой домой не вернётся, чтобы я его забыла. Ну, я сразу ноги в руки, у начальства отпросилась, и в тот госпиталь, сама его домой привезла. Поначалу не могла ему в лицо смотреть, а потом привыкла, сейчас уж и не замечаю. Мой Ваня, такой же добряк, как был.
