Много лет спустя, наверное в 1960 году, я и мои сотрудники были поставлены перед необходимостью решить сложную теоретическую задачу из гидродинамики классической жидкости. Без этого двигаться дальше в наших исследованиях было нельзя. Мы обратились за советом, к московским теоретикам. Одни из них подвергли сомнению саму постановку такой задачи, другие сказали, что она очень сложна. Я обратился к Ландау.
—Как же, как же, — сказал он, — я приблизительно помню, что там должно получаться, но точной формулы я тебе сказать не могу.
—А где об этом можно прочесть? — спросил я.
— Ты нигде не прочтешь, потому что эта задача никем не была решена.
— Так откуда же ты знаешь, хотя бы приблизительно, каков должен быть ответ?
— Э, старое дело! Это еще было в Казани во время эвакуации. У меня разболелся зуб, и мне пришлось долго сидеть в приемной у врача. Мне было скучно, и я придумал себе эту же задачу и решил ее на клочке бумаги.
— Реши теперь заново, — упрашивал я.
— Лень! — ответил Ландау.
Задачу пришлось решить самим, и это принесло большую пользу нашим теоретикам, так как задача таила в себе много неожиданностей.
Иногда я врывался к нему домой, на второй этаж его двухэтажной квартиры, чтобы проверить свои мысли.
— Дау, Элевтер! Идите, я вас покормлю, — кричала снизу его жена.
—Коруша! Меня Элевтер не пускает, — «ябедничал» Дау.
Потом мы спускались на кухню и, размахивая ложками и целясь друг в друга вилками, продолжали начатый разговор.
Но приходить к нему за советом после половины седьмого вечера было бессмысленно. В это время он тщательно брился, раздражал бритую кожу одеколоном и густо пудрился.
— Рабочий день кончен, и надо развлекаться, — заявлял он.
— А куда вы идете?
Он говорил, что идет в театр, или напускал страшного тумана.
Как правило, это были часы блицспоров об искусстве.
—Константин Симонов–великолепный поэт! — кричал он на меня.
— Я на этот спектакль за деньги носа не покажу, — нападал на него в свою очередь я.
— Не говорите глупости! Ерунда! Известный душист! У вас не вкус, а черт знает что такое! — с таким криком он сбегал с лестницы и исчезал, а я шел к себе домой и переживал заново последние эксперименты Капицы и новую теорию Ландау.
Капица и Ландау! Они здорово дополняли друг друга. Безусловно, в то время они ощущали огромную взаимную потребность. И к этому еще примешивалось никогда не иссякавшее чувство благодарности, которое Ландау испытывал к Капице, не раз поддерживавшему его. Но об этом он говорил редко. Ландау предпочитал расхваливать Капицу за его трезвый ум, за его абсолютное понимание физики, наконец, за его великолепное научное творчество, в частности за его последние работы.
