Приближалась Пасха. Среди приверженцев Иешуа, многие из которых ради него оставили своих учителей, ходили упорные слухи о том, что он собирается идти в Иерусалим. Я хотел уговорить его не ходить в город, так как опасался акции, на которую намекал Иекуб; она должна была обязательно состояться. Время было самым подходящим: большое скопление народа, праздничная неразбериха — все играло на руку. Я собирался пойти в Тверию, чтобы узнать там последние новости, и был очень встревожен разговорами о Иерусалиме. Из Иерусалима доходили вести о целом ряде совершенных там убийств, о которых судили по-разному. Кто-то уверял, что это дело рук римлян: они-де нанимают убийц для того, чтобы уничтожить очаги сопротивления. Другие утверждали, что это сами повстанцы занимаются чисткой рядов, уничтожая подозреваемых в предательстве. Я не мог уловить, что на самом деле скрывается за такими слухами, чему в них верить, а чему нет, указывают ли они на наши провалы или, наоборот, намекают на продвижение дел. Однако для самого себя я был склонен сделать неутешительный вывод, вспоминая короткий разговор с Роагой на дороге. Если они действительно занимаются чисткой рядов, то я должен стоять одним из первых в их списках.
Я был в растерянности: с одной стороны, мне хотелось предостеречь Иешуа от подобного риска, с другой стороны, я не мог нарушить присяги, данной мною движению, и раскрыться. Но неожиданно Иешуа сам предложил мне поговорить. Как-то вечером он отозвал меня в сторону и повел на берег озера. Первый раз с тех пор, как я вернулся из Кесарии, он искал встречи со мной. Мы сели в лодку Кефаса и погребли на середину озера; ночь была безлунная, все окутывала непроглядная тьма. Он настоял, чтобы мы уплыли подальше от людских глаз. Я был удивлен такой просьбой, и, признаться, меня кольнула неприятная мысль, что, может, он специально уводит меня подальше от людских глаз — кто знает, что у него на уме. И это после всех его проповедей о миролюбии и любви к врагам нашим. Я понял, что при всей его душевной открытости и самоотдаче в нем все равно останутся глубины, в которые никому не дано заглянуть. В нем скрыто нечто непознаваемое, ускользающее и жутковатое.
В молчании мы отплыли от берега. Посреди озера, на которое постепенно надвигалась ночь, сердце сжимало неприятное чувство — со всех сторон к нему подступали темные горы; редкие слабые огоньки на берегу, казалось, делали мрак еще непрогляднее.
