— Если вам пришлось уйти от него и вы остались в живых, то нужно обратить это во благо, — сказал я, но слова прозвучали неискренне, я ведь не какой-нибудь умудренный жизнью старец, чтобы проникать в суть вещей, к тому же Иешуа, казалось, знал обо мне больше, чем я сам.
Как ни странно, он не рассердился на меня за пустые слова, но лишь заметил:
— В конечном счете его дела лучше, чем у того бедняги в пещере, — высказывание прозвучало просто и ясно, как неожиданно засветивший огонь.
Перед выступлением в обратный путь Иешуа помолился об умершем, прося Господа проявить к нему милость. Я совсем не подумал о том, что нужно сотворить погребальную молитву. Мы вместе дошли до места, где горы, заканчиваясь, переходят в известковое плато, там и расстались. Он отдал мне шаль, которую пожертвовали ему в Ен Мелахе, — он покрывал ею голову — и попросил вернуть ее. Не понятно почему, но меня очень тронуло то, что он обратился ко мне с просьбой.
— Я обязательно верну ее, — пообещал я.
Я смотрел, как его силуэт медленно растворяется в пустыне. У меня не было уверенности, что мы когда-нибудь увидимся снова, но я был благодарен ему за то, что он вызвался разделить со мной нелегкую процедуру погребения и опасность осквернения, связанную с ней. Я прекрасно знал историю о священнике, который прошел мимо умирающего, лежащего на обочине дороги, — настолько велик был страх оскверниться. Но не этому Иоанан учил своих последователей. Он проповедовал, что их цель — проложить пути для Господа. Однако после его ареста последователи, вероятно, сами сбились с пути. Вот и мужество пустынника явно оставило его. Он бежал. Но я не был уверен, что не поступил бы так же.
Он совсем исчез в легкой дымке пустыни, я же отправился обратно в Ен Мелах. Задул ветер, поднимая облака пыли, и, покуда я добрался до города, солнце практически исчезло за плотной пеленой.
Чистки, последовавшие за раскрытием нашей организации в Махероне, означали настоящий провал. Они грозили подорвать наше движение в корне. В форте под угрозой разоблачения оказались не только лидеры, но и связанные с ними агенты — все подверглись краткой, но жестокой расправе, местная сеть была практически уничтожена. Но едва ли не большим ударом для нас было то, какую возню вызвало все происшедшее в рядах наших противников. Как в метрополии, так и на местах ситуация была использована для сведения личных счетов и устранения «неудобных»; от тотальных слежек за «своими» пострадало немало наших людей. В Иерусалиме трупы, сваленные и гниющие у Гиеномских ворот, источали непереносимое зловоние. Местный консулат выразил в связи с этим протест аж самому императору, полагая, наверное, что таким образом они противостоят римским угнетателями и демонстрируют непреклонный дух нации.
