Забравшись внутрь поглубже, мы осторожно положили тело и завернули его в мой плащ, а затем принялись заделывать вход. Нужные камни мы брали со склона над пещерой и подальше, у горы, не все подряд, а какие могли дотащить. Работа заняла час или, может быть, больше; мы трудились, а жара была плотной как стена. После мы присели на уступ, выходящий из пещеры, и допили остатки воды из фляжки. С того места, где мы сидели, открывался вид на долину Иордана: на севере можно было разглядеть пальмы Иерихона, а на юго-востоке — различить очертания Мертвого моря. Эн Мелах, лежащий почти у наших ног, напротив, почти не просматривался, слившись с породившей его каменистой равниной. Город, опровергающий всякую логику, беззащитный, с домами, вылепленными из необожженной грязи, — пара хороших дождей, и он будет смыт. Если бы вдруг по какой-то причине город покинули все жители, пустыня стерла бы его до основания за какой-нибудь год.
— Вы снова будете ночевать в городе?
— Думаю отправиться в Иерихон.
Мы сидели и разговаривали, устало, скупясь на слова, так как силы были истощены, а дух подавлен миссией, которую мы выполняли. Его звали Иешуа. Я спросил, что привело его в Эн Мелах. С неожиданной откровенностью он поведал, что был среди приверженцев Иоанана. Их община располагалась неподалеку. Месяца два назад Иоанан был арестован по приказу Ирода Антипы, хотя все знали о причастности Рима к его аресту.
— Но говорят, что приверженцы все убиты.
— Не все, — был ответ, однако взгляд его не встретился с моим.
Кое-что начинало проясняться. Обритая голова — это уловка, чтобы обмануть солдат. О приверженцах Иоанана было известно, что они не стригли волос. Так, значит и я, и он, — мы оба были вне закона — вот повод для сближения, за неимением лучшего. Действительно, наше движение очень внимательно отнеслось к аресту Иоанана. Прежде всего нас интересовало, как переманить его людей в наши ряды. Но на поверку они оказались малоуправляемыми, фанатичными и к тому же были рассеяны по большой территории. На мой взгляд, римляне напрасно усматривали в Иоанане политическую угрозу. Он был для них, скорее, благом, так как увлекал в мистические области тех, кто мог бы направить свою энергию на организацию поджогов римских гарнизонов.
При упоминании Иоанана Иешуа помрачнел, и я понял, что вынужденное отторжение от него — тяжелое бремя для Иешуа. Он выглядел усталым и подавленным, как человек, совершивший долгий путь.
