— Дочка нашей барыни в гости к соседской помещице укатила, вот мать и разгулялась на просторе! — начал Селифан строго, но тут же получил должный отпор.
— Не твоего ума дело об этом рассуждать, — грубо оборвал его Порфирий Петрович.
— Конечно, — согласился Селифан, — дело ваше… молодое. А у дочки ихней, — продолжил он, — несчастный роман нынешним летом с одним здешним барином вышел. Отец его им этот роман порушил. Сына в Москву служить отправил, чтоб, значит, больше им не свидеться. И то дело, что удумали… жениться! Они высоких княжеских кровей, а она кто? Девки-блудницы ей в придорожных канавах срамным делом на приданое собирают. Три рубля серебром с проезжего.
— Ты что говоришь, Фигаро?
— Это не я — народ сказывает. И понапрасну, барин, вы меня этой Фигарой срамите. Штоф водки мне нужен! — прибавил неожиданно. — Я возьму?
— Зачем это он тебе? — очень удивился Порфирий Петрович. Селифан, конечно, мимо рта не проносил, но только по великим праздникам.
— Разговор к Пимену есть. А разговор, как сами понимаете, без водки не разговор, а пустая болтовня!
— Пимен? Кто такой? Летописец, что ли? — пошутил Порфирий Петрович.
— До летописца ему еще далеко, хотя много знает и многое может поведать. Банщик он при придорожной баньке.
— А о чем ты хочешь с ним поговорить? — насторожился Порфирий Петрович.
Селифан только с виду был обыкновенный мужик с косым, как говорится, рылом. Книжной премудрости он столько понабрался, что даже университетской публике нос мог утереть и в математике, и в философии, и в прочих науках. Не говоря уже о том, что умом его Бог не обидел, а уж хитрости мужицкой у него было выше крыши.
— А о том, барин, — отошел к двери Селифан, открыл ее и опасливо выглянул в коридор; потом, крепко ее прикрыв, подошел вплотную к Порфирию Петровичу и на вытянутой ладони показал ему медную пряжку. Пряжка была от фельдъегерской сумки.
Голова у капитана в отставке похолодела, выбритая до атласной гладкости кожа сморщилась и пошла складками, черные круги поплыли перед глазами, и душа его рухнула на землю. А ведь до этой минуты летала в облаках, так сказать, семейной жизни с Пульхерией Васильевной, парила на высоте птичьей, ангельской! «И поделом тебе… старый дурак, — зло подумал о себе Порфирий Петрович. — Вообразил невесть что. Жениться! Размечтался!» — и, овладев собой, сухо спросил Селифана:
— Где ты ее нашел?
— В конюшне.
— И девок расспроси, — протянул Селифану три рубля серебром Порфирий Петрович.
