Первый, самый маленький пролет, в шесть ступенек… Далее – гвоздь в перилах… Не задеть… Еще четыре пролета по десять… Все как раньше, все как всегда.
На предпоследнем этаже сердце мое все же чуть екнуло. Не сильно – просто остановилось на секунду и снова застучало как ни в чем не бывало. Где-то внизу заскреблась кошка, и ей сейчас же ответила еще одна – сидящая у меня в животе и точащая там свои когти.
Я был, конечно, готов к тому, что дверь окажется призывно приоткрытой, как много раз прежде, но все же, когда я увидел черную полоску между нею и косяком (в передней не горел свет), я почти струхнул. Только сейчас я осознал, что все это время втайне надеялся на провал всего предприятия, на то, что дверь окажется запертой, а на звонок откроет страшная мать Альберта, которая пошлет меня подальше и все закончится. Тогда я смог бы вернуться домой и лечь спать с чувством исполненного долга. Мною владели поистине противоречивые чувства, я снова не знал, чего на самом деле хочу, словно и не было всех этих лет и я все тот же десятилетний мальчишка, случайно проникший в тайну прошлого.
Устыдившись своей нечаянной слабости, я вновь отмел все сомнения и, сжав зубы, толкнул дверь и переступил порог.
Когда щелчок за моей спиной возвестил, что замок захлопнулся, я перевел дух и промокнул рукавом рубашки выступивший на лбу пот. Что ни говори, а спокойствия в такой ситуации можно требовать лишь от мертвого или каменного. А поскольку ни тем, ни другим я не являлся, то, наверное, был героем.
Приглядываться и бояться я не собирался, а потому, нашарив справа от двери большой полукруглый выключатель со шпеньком посередине, щелкнул им и включил свет.
Коричневый, похожий на вязаный, абажур под потолком засветился желтым тусклым светом и, порвав царивший здесь до этого плотный полумрак, озарил прихожую. Главной ее достопримечательностью оказалось висящее на стене напротив двери прямоугольное зеркало в резной деревянной раме, такое большое, что моя отразившаяся в нем фигура казалась маленькой и тщедушной. На полке под зеркалом лежали гребни и расчески, а еще ниже, на табурете – пара серых перчаток. Должно быть, один из жильцов бросил их сюда, придя домой, или же, наоборот, забыл надеть при уходе. На стене висел внушительных размеров телефонный аппарат с навесной трубкой и длинным, перекрученным шнуром. Такие экземпляры я до сих пор видел лишь в старых фильмах да музеях.
Я не спеша осмотрелся. Помимо зеркала, табурета и телефона в прихожей находился еще встроенный в стену шкаф-гардероб, дверцы которого были чуть приоткрыты, и помятое ведро в углу у входной двери, предназначенное не то для мусора, не то для зонтов. Если последнее было верно, то финансовое положение проживающего здесь семейства явно оставляло желать лучшего, что было весьма странно, если учитывать такую «экзотику», как телефон и перчатки. Вообще, при осмотре прихожей складывалось впечатление, что квартира нежилая, во всяком случае ни малейших признаков уюта, как я его себе представлял, в ней не наблюдалось.
