Всю ночь я не спал, возбужденный предстоящим приключением, и в начале седьмого часа, дождавшись, пока мало-мальски рассветет, уже подходил к знакомому с детства дому. Уже издали я обратил внимание на полуразрушенное здание бывшего «Дворца пионеров», в чьих комнатах гнездились теперь вороны, имевшие туда свободный доступ сквозь черные оконные проемы с торчащими остатками выбитых стекол, и вновь вспомнил детство. Тогда эти окна светились, из открытых форточек доносился смех и режущие ухо звуки горна, а лужайка у крыльца с колоннами пестрела от детворы в непременных красных пилотках. Пилотки эти, вкупе с изображающими костер эмблемами на рукавах рубашек, были символом царившей тогда эпохи и говорили о профиле разместившегося в здании учреждения. Сейчас все это в прошлом – никаких детей здесь нет, штукатурка со стен осыпалась, а надпись на криво прибитой фанере, привязанной проволокой к погнутым прутьям сломанной железной калитки сообщает несведущим, что здание принадлежит некому ООО «Смак» и соваться на территорию чревато дикими ужасами.
Я усмехнулся – мне не было жаль ни пионеров, ни эпохи. Лишь моего несуразного детства.
Обогнув самолет «Ил-2» – гордую машину сталинских соколов, чей железный труп вот уже третий десяток лет возвышался наверху изогнутой мемориальной стелы, я, наконец, увидел дом, в котором когда-то жил мой друг со своими родителями, сестрой и стряпающей такие бесподобно вкусные пироги бабушкой. Елизавета Александровна, пожалуй, давно уж сгнила, как и сам Альберт, но память о делах людских зачастую живет дольше, чем они сами, будь это даже всего лишь пироги или рассказанная на ночь сказка.
Второе от балкона окно, прямо под неказистой телевизионной антенной, сконструированной еще Альбертом – это кухня. Именно там создавала когда-то добрая Елизавета Александровна свои шедевры из муки и капусты, а теперь, должно быть, хозяйничает мать Альберта. При одном воспоминании об этой женщине, вернее, о том, во что она превратилась, настроение мое начало портиться. Даже отсюда, со стометрового расстояния, было заметно, что окна в квартире давно не мылись и не красились, ремонт балкона не проводился и вообще одно из образцовых когда-то жилищ города превратилось в запущенную дыру, в которой людям и жить-то должно быть стыдно.
Однако, я довольно быстро вспомнил, зачем я здесь и успокоил себя мыслью, что, если все пойдет по плану, то ни с альбертовой матерью, ни с другими нынешними обитателями этой берлоги мне встречаться не придется, чему я был очень рад. Не мешкая и не терзая более душу воспоминаниями, я быстро пересек ничем не примечательный двор и вошел в темный подъезд, где мне сразу ударил в нос запах кислой капусты и кошек. Света, естественно, не было, а старые ступени были до того изношены, что я пару раз оступился и однажды даже чуть не упал, поднимаясь наверх.
