За своими животными заботами я чуть было не пропустил самого интересного. В палате, кроме моей, находилась еще одна койка, которая, к слову сказать, не пустовала. На ней кто-то бесшабашно дрых, укрытый простыней. Храпа я, правда, не слышал, но то, что человек этот даже при ярком дневном свете и не очень-то удобном ложе мог безмятежно спать, выдавало в нем отпетого засоню. Проказливые солнечные лучи щекотали его торчащие из-под одеяла голые, желтые пятки, но он, казалось, не чувствовал их тепла. Надо же! Я тут крякаю с досады и раздраженно топаю по доскам пола, а ему хоть бы хны! Так и лежит, укрывшись с головой.
Ну, и хрен с ним, мне бы свои проблемы решить. Не зная, что предпринять, я решился потрясти арматуру дверной решетки, давая знать, что проснулся. Не звери же здесь работают, в самом деле! Решетка прилегала к косяку очень неплотно, и при моей, довольно осторожной, тряске ужасно загромыхала. Огромный навесной замок по ту сторону двери заколотился о железо, и шуму это произвело, по-моему, не меньше, чем товарный поезд. В полумраке коридора я смог рассмотреть и другие двери, самые обыкновенные, деревянные. Должно быть, я попал в какую-то особую наблюдательную палату, где за пациентами глаз да глаз…
– Э-эй!
Вдалеке послышались шаркающие шаги. Наконец-то! Я стиснул вместе колени и в нетерпении завозил пятками по полу. Что б им всем здесь!
К двери приблизилась сумрачная женская фигура в грязном, почему-то синем, халате и несуразном чепчике на голове. Остановившись чуть поодаль, женщина дребезжащим старушечьим голосом недружелюбно осведомилась:
– Чего тебе?
– Мне бы, понимаете, в туалет, – объяснил я свое поведение, ломаясь и приседая, как Пьеро.
– Какой еще туалет? Жди, пока вызовут тебя, там и туалет будет.
– Куда вызовут?
Больница начинала мне напоминать мое недавнее пребывание в отделении милиции родного города – те же замки и те же расплывчатые, неясные ответы.
Посчитав разговор оконченным, бабка повернулась и пошла прочь, играя в кармане дребезжащей связкой ключей, чей звон подействовал на меня, как красная тряпка на быка.
– Эй, стойте! – заорал я ей вслед. – Откройте дверь, мне нужно пописать!
Я намеренно сменил язык обращения на детско-крестьянский, полагая, что так она лучше поймет меня. Фигура чуть замедлила движение.
– Под кроватью горшок. А будешь еще стучать, так я тебя живо угомоню! Понял меня?
– Понял, мать, понял! – вскричал я обрадовано, чувствуя, как сердце мое наполняется теплым чувством к пожилой коридорной. Как это я не догадался обследовать клетку более внимательно?
