— Но ведь у вас нет одеяла.
— Все спустили, сэр, все спустили.
— Неужели вы ничего не скопили за тридцать три года?
— У нас семья, сэр, семья; четыре сына да две дочки; а заработок — от силы тридцать шиллингов в неделю. Он всегда отдавал мне получку, сэр, старик всегда отдавал мне получку.
— Я всю жизнь был непьющий.
— Старик и капли в рот не брал, а теперь он стал старый. Но он может работать, сэр, может.
— Но неужели ваши сыновья не помогают вам?
— Один помер, сэр; в горячке помер. А у другого, — она коснулась лба иссохшим пальцем, — не все дома… Он, знаете, не того…
— Это, видимо, тот, которого я встретил вчера ночью?
— Не все дома… Это после военной службы. Малость того… — И она снова коснулась лба.
— А остальные два?
— Они хорошие дети, сэр; но у них самих семьи большие, знаете. Не могут…
— А дочери?
— Одна померла, сэр, а другая замуж вышла, уехала.
— И нет никого, кто бы помог вам?
Старик резко вмешался в разговор:
— Нет, сэр. Никого.
— Он неверно говорит, сэр… Дай я все объясню господину! Правду сказать вам, сэр, мы к этому непривычные; попрошайничать непривычные, вот что; никогда этим самым не занимались: не могли!
Старик снова заговорил:
— Тут Общество нами занималось, вот письмо ихнее. А помощи мы, выходит, не заслужили, потому как у нас ничего не скоплено. А у нас все деньги, почитай, год, как вышли; да и что я скопить мог, с шестерыми-то детьми!
— Старик ничего копить не мог; ему детей кормить надо было, а копить он не мог. Мы попрошайничать непривычные, сэр, ни за что!
— М-да… А вы знаете, что теперь всем будут платить пенсию по старости?
Старик медленно проговорил:
— Что-то слыхал, да мы политикой не занимаемся.
— Он никогда по пивным не околачивался, никогда, сэр.
— Но на выборах, конечно, голосуете?
На его губах мелькнула улыбка, и этой улыбкой, в которой не было даже насмешки, он вынес свой приговор столетиям, обрекавшим его на такой конец.
— Никогда я этим не занимался. Я старался от всего такого держаться подальше! — Он снова улыбнулся. — Прежде чем до меня дойдет черед, я помру, это уж точно.
— Но ведь еще и половины зимы не прошло. Что же вы будете делать?
— Ей-богу, сэр, и сам не знаю.
— А вам не кажется, что при таком положении дел вам будет… будет лучше… в инвалидном доме?
Молчание.
— Там ведь, знаете, очень… очень удобно, и…
Молчание.
— И ведь в этом нет никакого… никакого позора или…
Молчание.
— Ну?
Он встал и подошел к камину, а моя собака встревоженно обнюхала его штаны, как бы говоря: «Ты весь поношен, так и отправляйся куда следует, тогда хозяину не придется ходить к тебе и тратить время, предназначенное для меня». Потом она тоже встала и ткнулась мне мордой в колено: «Когда я состарюсь, хозяин, ты все равно будешь обо мне заботиться, мы оба это знаем. А об этом человеке заботиться некому. Пойдем отсюда!»
