— Садись, не бойся, — говорили они. — Ты тяжелый, в одежде, наверное, сто килограммов весишь. Он быстрее устанет, быстрее научится.
Жеребца удерживали «мертво», когда я вставил ногу в стремя, одним махом сел в седло. Тотчас ведущий послал вперед своего коня, и еще ничего не сообразивший ученик был вынужден тащиться за ним следом. По совету товарищей я шпорил жеребца, едва он начинал вихляться из стороны в сторону. Когда я устал, мы подъехали к дому, и в седло сел Джалаль, тоже мужчина крупный. Следующим ездил Бере. Всего набралось часа четыре гонки, так что непривычный к нагрузке жеребец уже едва держался на ногах.
Следующим утром мы отправились в гости. Свободных коней, кроме только что обученного, не было, но Уку уверял меня, что на горных тропинках новичок не подведет. Поверив старшему, я все же сидел в седле в напряжении, надеясь, если конь заупрямится, успеть соскочить. Не знаю, успел бы? Езда по заснеженным горным тропам показалась мне почти цирковым занятием. Подъемы, в общем-то, были неопасны, даже если мой жеребец скользил и едва не по-собачьи карабкался по льду вверх. Конечно, он еще не был подкован и проигрывал в сравнении с лошадьми Уку, Бере и Джалаля. Однако особые ощущения я испытывал, когда подъем сменялся спуском. Кони съезжали по обледеневшим камням, по снежникам, словно мальчишки с горки. Поджимали, насколько могли, зад и, собрав все четыре ноги вместе, скользили. Казалось, что сижу высоко-высоко и спрыгнуть некуда, тропа лишь под ногами коня, дальше — круто уходящий вниз склон. Я невольно клонился в другую сторону, и Уку, заметив это, крикнул через плечо:
— Сиди прямо, не мешай коню.
Мой жеребчик вел себя так осторожно, так заботливо выискивал на скользкой тропе неровности, где можно зацепиться, что я, наверное, не смог бы пройти аккуратнее. А уж послушнее его не было, и не поверишь, что всего день назад он впервые узнал седло.
Киик поджидал, пока мы подъедем. Понимающе кивнул, когда ему крикнули, что я на мало объезженном коне, и ловко перехватил у меня поводья, успокоил жеребчика, придержал, когда я спрыгнул.
С интересом я осматривался на незнакомой зимовке. Все здесь было беднее: кошара — невелика, крыта соломой, загон для овец из камней и корявых жердей, жилище — полуземлянка. Войдя внутрь и немного привыкнув к полумраку, я увидел довольно чистое, хотя и глиняное помещение, на земляном полу расстелены овечьи шкуры, у стены валик сложенных ковров, кошм и ватных, в ярких шелковых чехлах, одеял.
