Тут стоял резкий, едкий запах гнили и разложения: словно здесь что-то умерло, сгнило во мраке до костей, а помещение с тех пор ни разу не проветривали.
Если не считать того факта, что запах казался недавним, живым…
Элизабет прикрыла нос платком.
— Вы чувствуете запах? — спросила она.
— Да уж, его сложно не почувствовать.
— И кажется… Кажется, он становится всё сильнее.
Вы не представляете, как мне хотело ответить, чтобы она не вела себя, как сумасшедшая идиотка… Но проблема была в том, что я думал точно так же.
Я снова обвёл помещение фонариком.
Комната была пустой, не считая нескольких предметов мебели.
Пыль настолько густо покрывала все поверхности, что из неё можно было связать свитер, да ещё хватило бы на шапку и варежки.
И, конечно, вонь никуда не делась.
Это напомнило мне о квартирке, которую мы с другом снимали после окончания школы.
Когда-то там было похоронное бюро, и теперь никто не хотел там селиться, поэтому мы сняли комнаты по дешёвке.
Но летом во время дождя от влажных, раскалённых стен исходил запах старости и смерти.
Как и здесь… Запах немытых трупов и формалина.
Я продолжал осматривать комнату, пытаясь справиться с поднимающейся к горлу тошнотой.
Пылинки размером со снежные хлопья плавали в лучах света.
— Что это? Вы видели? — произнесла Элизабет.
Да, я видел. Стены были измазаны какой-то вязкой жидкостью, которая засыхала в прозрачную плёнку.
Она напоминала слизь из носа, но было такое чувство, что сочилась она прямо из стен.
И это ещё не всё.
Обои и деревянные панели были изрезаны, словно кто-то исцарапал их ножом… И большим.
Эти отметины были повсюду.
Неровные царапины, проникавшие до самой штукатурки.
— Что это такое? — спросила Элизабет.
— Я… Я не знаю, — признался я. — Может, сюда на спор забирались дети. Вот и…
Это было слабое объяснение, и я это прекрасно понимал.
Но я должен был что-то ответить, и возможно, мне даже удалось бы убедить в этой брехне Элизабет, но тут мой фонарик начал гаснуть.
Словно батарейки разрядились, только вот я поставил новые перед тем, как сюда отправиться.
Я ударил фонариком по бедру, и свет заморгал и снова загорелся, но оставался теперь тусклым, неярким.
И теперь у меня не просто тошнота к горлу подкатила; сейчас все мои внутренности хотели выплеснуться от ужаса наружу.
Я схватил Элизабет за руку и дернул её обратно к двери.
Я схватился за ручку… Дверь была заперта.
Я дёрнул её, повернул несколько раз, но дверь была заперта крепче, чем пояс целомудрия на моей незамужней тётушке. Без шансов.
