она не стала делать секрета и на той же неделе заинтриговала всех друзей сообщением, что ей, якобы, поручена секретная полицейская миссия.
Не вступятся ли мои подруги-энтузиастки за моих Гайстов? Может, донесут до Раука, что Эдвина весьма уважают в немецких музыкальных кругах, что его сочинения многократно исполнялись различными музыкантами, ну, и что, наконец, его считают одним из наиболее значимых композиторов современности.
Вступились. И, удивительное дело, Дора получила положительный ответ: ей обещали навести об Эдвине справки в Берлине. Спустя неделю Гайста вызвали в гестапо и тщательно выспросили обо всем. Потом объявили: есть возможность вытащить вас из гетто. Да, пожалуй, это возможно. Вы ведь, как ни крути, все-таки наполовину ариец. Но для этого придется развестись с женой и, естественно, прекратить с ней всякие сношения. Он обещал исполнить все, не задумываясь. Он мечтал только об одном — вырваться на свободу. Ему в гетто было тяжелее, чем кому бы то ни было: мальчик из порядочного, респектабельного семейства берлинских буржуа, отец-еврей давно умер, вырос с матерью и тетушкой в совершенно немецкой обстановке. В гетто такой человек должен был чувствовать себя абсолютно потерянным, пропащим, обреченным. Композитор, натура тонкая, возвышенная, он только в творчестве мог обрести душевное равновесие, более ни в чем, и с наивным эгоизмом требовал от окружающих, чтобы с капризами и особенностями его природы считались. И это в гетто! Кто в таких нечеловеческих условиях станет вникать в такие тонкости? Его близкие всегда знали, что он существо не от мира сего, и в сложившихся обстоятельствах любили его как могли.
Эдвин неспособен был ни приспосабливаться, спекулировать, ни шустрить, ни выкручиваться, так что выживать ему было неимоверно тяжело. Вместе с Лидой они жили в одном углу с сестрой Лидиной матери, «тетушкой Эммой». Другую половину комнаты занимала семья психиатра профессора Лазерсона. Тому тоже было несладко. Его бывшие коллеги по университету время от времени собирали для него немного денег, но и этого доброго жеста коллегиальной дружбы не хватало на жизнь. Ни Гайстам, ни Лазерсонам не на что было купить дров, оттого их каморка всю зиму, даже в самые холода, не отапливалась. Стены сочились сыростью и плесенью, воздух был спертый, затхлый, проветривай сколько угодно — ничего не помогало. В передней комнате, — здесь устроили кухню, — скупо жгли пару поленьев в день, чтобы только приготовить обед. А на обед часто не было ничего, кроме картофельных очисток, жареных в солодовом кофе. Мы последнее время посылали им нерегулярно, связь с гетто прервалась, да и самим частенько не хватало, и теперь мы все больше отправляли за колючую проволоку теплые вещи, белье, чулки, варежки. Такие посылки легче было переправить в гетто, чем продукты.
