Певица с досадой посмотрела на все слышавшего и, покрасневшего от двусмысленности сказанного, амбала.
А Иржи, провожая даму, дружески пожал ей ручку.
«На какие жертвы ради брата приходится идти», - подумал он и добавил: «Несомненно, девушка и мила, и талантлива, но — не в моем вкусе. Надо хотя бы дней десять прожить паинькой. Скандал уляжется, и Бернат сам прилетит за мной, не вынеся долгой разлуки».
Бросив салфетку на стол, он спросил у охранника:
— Что, Игнац, наелся? Напился?
И когда тот утвердительно кивнул, ехидно продолжил:
— Тогда пойдем спать. Время позднее и нам пора баиньки.
Произнесенная фраза была достаточно громкой для того, чтобы ее услышали за двумя-тремя столиками рядом. Игнац снова покраснел, а новая сплетня понеслась по залу и беспроводной связи. «Через час, наверняка, достигнет ушей брата. Ох, влетит мне опять!» — пряча улыбку, думал Иржи, пробираясь между столиками на выход.
Пока художник доставал карту и открывал ею дверь, охранник с невозмутимым и неподкупным видом опустился на стул.
— Брось! — Иржи стало жалко серьезного и, в-общем, побитого жизнью парня. И он распахнул дверь. — Заходи. В гостиной есть удобный диванчик, поспишь на нем.
А потом нагнулся, чтобы стены с ушами ничего случайно не подслушали, и сказал:
— Торжественно клянусь не посягать на твою честь!
У Игнаца стало малиновым не только лицо, но и кончики ушей.
— Иди, дуралей, тебе завтра работать. А брату я ничего не скажу.
Охранник сгорбился, стрельнул по сторонам глазами и быстро зашел в номер Иржи. Закрытая дверь щелкнула замком, а стул на всю ночь остался сиротливо стоять в гордом одиночестве, неся за двоих бессонную вахту.
Глава вторая. Непонятные странности
Проснулся Иржи на рассвете. В незашторенное окно робко заглядывал нежно-розовый рассвет. Вчерашний тоскливый дождь, наконец, перестал лить безнадежные слезы, и природа с облегчением потянулась навстречу животворным солнечным лучам.
Художник легко встал с кровати, чувствуя необыкновенный прилив сил. Подойдя к окну, он распахнул створки, и холодный весенний воздух сразу обжег его обнаженные плечи. Закутавшись в одеяло, он засмотрелся на рассвет. Сколько необычайно чистых тонов меняется за доли секунды! Небо, темно-синее по краю, стало зеленеть, тут же окрашивая края уходящих туч в желто-салатовые оттенки. А там, за деревьями, пробивая розоватую пелену, уже рвались вверх яркие оранжевые лучи, выделяя черные верхушки спящих деревьев и серый туман между ними. Чем выше встает солнце, тем чаще и настойчивей пронырливый свет трогает горячими пальцами ватную пелену, и она отступает в испуге, утягивая свои мутные щупальца между стволами в дальние и пока не осушенные болота, оставляя на сине-зеленой траве искристые капельки росы.
