Секрет был прост — если бы я не справился с лабораторкой, с ней не справился бы никто. И большинству было бы пофиг, списать-то никогда не поздно… если бы на кону не стоял зачет.
Зачет! Стоило лишь продемонстрировать нашему Завражину тетрадь с чистенькими данными и, вуаля, минус одна проблема на сессии.
Все эти патовые ситуации всегда зависели от двух человек — от меня и от Соколова. Но безотказный слег на больничный, а я тянул время. Просто чтобы возможность списать была у меньшего числа народа. Ничего личного, но копирку я недолюбливал ещё больше, чем неспособность некоторых распиздяев найти емкость конденсатора.
В общем, Игнатьев отвлек меня на разговор, и я кожей почувствовал флюиды ненависти, обращенные к нему от всех, кто жаждал сдоить с меня миллилитр халявы здесь и сейчас.
— Вроде бы мы все этому учились, — растягивая слова, сказал я.
— Слушай, Костя, а ты не поможешь профкому? У нас проектор сломался, кучу бабла стоит, а на носу концерт. Тебе в стипендию зачтется.
Я задумчиво нахмурился. Само собой, был согласен в силу некоторых особенностей своего характера — неспособности отказать, когда элитные шишки просят о помощи, и слабостью перед лестью, но процесс растягивания времени никто не отменял.
Отложив клеммник, я начал на публику ковыряться в коробках с деталями стенда. Народ поблизости зашелестел тетрадками, готовый конспектировать каждое мое движение. Вот она, истинная власть во всей своей темной силе…
— Тесаков, прекращай играться, — выстрелил мне в спину Данька. — Тебе эта лабораторка как белке — лесной орех.
— Дятлам слово не давали, — прохладно заметил я.
— А знаешь, что дятлы с белочкиными дуплами делают?
Я показал ему средний палец, сдержав порыв кинуть что-нибудь тяжелое и при этом не заржать на всю аудиторию. Никто, кроме меня, намека вроде бы не понял.
— Не суй свой клюв куда не просят, а то без орешка останешься, ниггер.
Девчонки рассмеялись, и Данька не выдержал — бросил в меня колпачок от ручки, но попал в стенд, рикошетом получил обратно в лоб и развеселил их ещё больше.
Я повернулся к Тёме.
— Хорошо, посмотрю. Давно работать отказывается?
— Да пару дней назад умер, — сверкая веселыми зеленовато-болотными глазами, сказал Игнатьев. — Работал-работал и бац. Ни дыма, ни запаха. Только хлопнуло.
— Кондей, — высокомерно отмахнулся я. — Банку поменять, и будет как новенький.
— Спасибо, Костян.
Игнатьев отцепился и ушел на своё место, позвякивая ключами от аудитории. Что-то в его слащавой улыбке в тот момент слегка цепануло, но я списал всё на фальшивые рефлексы активиста.
