Если бы Данька захотел разбить мне физиономию, я бы меньше всего беспокоился о родимом пятне, потому что у меня бы была сломана пара-тройка лицевых костей.
Как только с вражинами было покончено, Новиков явился из тени аппендикса на осеннее солнышко с самым умиротворенным выражением лица, какое только может быть у человека.
Молча подхватил меня под локоть, повел за собой. И я пошел. Я вообще был в таком шоке, что передвижение ног занимало все ресурсы моего мозга.
Дорога была привычная: спуск на эскалаторе, две станции, недолгий путь до красивенького дома через заставленный дорогущими машинами двор. Домофон, седьмой этаж, квартира направо, черная металлическая дверь.
Когда я перешагнул порог, бабахнуло. Оказалось, это Данька хлопнул ладонью по стене над моей головой. Воздух потяжелел мгновенно. Настолько, что я едва им не подавился.
Было странно. Хотя бы потому, что смотрел Даня совершенно нечитаемым взглядом — не злым, не больным, не внимательным, а всё это вместе, в какой-то адовой мешанине.
— Прости, что тебе пришлось… — начал я. — Я пытался…
— Замолчи, — прервал Данька.
Ждать неизвестно чего было невыносимо. На полном серьезе казалось, что сейчас сердце-сердечко откажет к херам и на том всё, досвидос.
Поэтому я собрал всю свою решимость, чтобы справиться с нервами и схватить его за ворот. Притянул ближе, зашипел в губы:
— Хочешь врезать — вперед.
Ниточка, которую я успел уловить возле метро, вдруг сменила цвет и снова натянулась между нами. Опасно загустела кровь, с напором врезаясь в виски, страшно бликнули Данькины глаза, сменившие окрас с омута пьяных чертей на влажную осеннюю листву.
Удар прилетел не оттуда, откуда я ожидал — Данька стукнулся о мои зубы своими и больно прикусил нижнюю губу. Прижал к стене. Как так случилось, что через секунду мы с остервенением целовались, оба благополучно проебали.
Будь я жидкой субстанцией, то стёк бы по стеночке ему под ноги, потому что меня просто накрыло им, его губами, его сильной хваткой, его запахом и теплом его тела. Накрыло, как накрывает наркоманов, наверное, потому что всё остальное ушло на второй план, а на первом остался лишь один-единственный могущественный глюк. Мы были в одежде, а почувствовать тело, обнаженное тело, хотелось просто до помешательства. И лезли-тянули, задирали, стягивали, просто как больные, но толком ничего не добились — потому что важнее всего был этот чертов поцелуй.
В итоге получилось так, что я содрал с Даньки куртку, а он расстегнул моё пальто и рубашку. Лишь окончательно захлебнувшись воздухом — кажется, мы таким неэффективным способом пытались задушить друг друга, Данька пришел в себя. Я как раз боролся с помрачением сознания и болью в боку, так что испытал что-то похожее на разочарование и облегчение вместе. Эдакое разоблегчение.
