Льюис теперь был спокойнее, даже позволил себе чуть-чуть усмехнуться.
— У Сассоферрато сплошь второстепенные вещи. Его больше не ценят как мастера… Его время прошло…
Мистер Рейси застыл, уставившись взором на ближайшее полотно.
— Сассоферрато?.. Не ценят?.. Его время прошло?..
— Вот именно, сэр. Сассоферрато не место в подобной коллекции. — Льюису показалось, что он нашел правильный тон: у мистера Рейси застряла кость в горле; теперь ему надо откашляться и избавиться от Сассоферрато.
Еще минута молчания, после чего мистер Рейси, подняв свою трость, указал на небольшую картину. Юная девушка со вздернутым носиком и выпуклым лбом, в расшитой драгоценными украшениями маленькой шапочке была изображена на фоне искусно переплетенных цветов водосбора.
— Карло Дольчи. Манера его, но, признаться, не вижу характерной чувствительности.
— Пьеро делла Франческа![20] — триумфально объявил Льюис, весь трепеща от волнения.
— Копиист? — Отец строго посмотрел на него. — Значит, копия с Дольчи. Так я и думал.
— Дольчи тут ни при чем. Подлинник великого мастера. Более великого…
Промах был неприятный, мистера Рейси кинуло в жар, но он счел за лучшее подавить раздражение.
— Начнем тогда с менее великих, — сказал он медовым голосом. — Покажи Карло Дольчи.
— Здесь нет Карло Дольчи, — ответил Льюис без кровинки в лице.
Он не мог после вспомнить, что услышал в ответ. Помнил только, что долго стоял возле кресла, в котором полулежал обессилевший разом отец, такой же бледный, как он, и дрожащий.
— Да… Подагра… Теперь жди снова приступ… — бормотал мистер Рейси.
— Прошу вас, поедем домой, — умолял его Льюис. — Потом я вам все объясню, обо всем расскажу…
Старик бешено взмахнул тростью.
— Объяснишь мне потом? Расскажешь? Нет, изволь объясниться немедленно!.. Сию же минуту!.. Сын Гуззарда вернулся на прошлой неделе из Рима, привез Рафаэля, — добавил он хриплым голосом. Ему было действительно худо.
Льюис стал объясняться. Позднее ему казалось, что он слышал собственный голос, словно стоял в стороне и был равнодушным свидетелем. Он пытался доказывать то, что, как он полагал, должны были доказать без него и сами картины; приводил довод за доводом, низвергал богов и кумиров, возглашал новые имена. Эти новые имена пробудили новую ярость у мистера Рейси.
«Значит, после того, как я потратил полжизни, — читалось в его негодующем взоре, — на то, чтобы вытвердить, назвать без запинки какого-нибудь Ло Спаньолетто или Джулио Романо, изволь, начинай все с начала, с азов. Сколько еще надо маяться, ломать свой язык, пока я сумею с такой же спокойной уверенностью небрежно сказать, подводя гостя к картине: „А вот и мой Джотто ди Бондоне
